Я заберу тебя с собой

Добычей ему служили дамы, так сказать, постарше. Он предпочитал женщин зрелых, щедрых, умеющих оценить красоту заката, серенаду при лунном свете, не создающих кучи проблем, как двадцатилетние, женщин, готовых перепихнуться без всяких заморочек и лишних ожиданий.

Но в этом случае и речи идти не могло ни о каких различиях, ни о каком делении на категории.

При виде такой женщины и пидор мужиком стал бы.

«Прикинь, как клево с ней трахаться».

Бледный образ соития на белом песке пляжа на каком-нибудь атолле проплыл у него в мозгу. И как по волшебству у него встало.

«Да кто она? Кто? Откуда взялась?»

Господи, Будда, Кришна, Великое Первоначало, кем бы ты ни был, ты поместил ее на этот подиум, чтобы доказать мне, что ты есть.

Она совершенна.

Не то чтобы другие девушки в разных концах танцзала казались ему несовершенными. У них всех — упругие попки и офигительные ноги, круглые большие груди и плоские крепкие животы. Но никто не мог сравниться с ней, в ней было что-то особенное, что-то, для чего Грациано не находил слов, что-то животное — такое ему случалось замечать только у кубинских негритянок.

Тело этой девушки не отзывалось на музыку, оно и было музыкой. Физическим выражением музыки. Ее движения были медленными и точными, как у мастера тайцзи. Она умудрялась, стоя на одной ноге, покачивать бедрами и совершать волнообразные движения руками. Рядом с ней остальные выглядели как деревянные.

Потрясающе.

Что самое невероятное, в зале, похоже, никто этого не замечал. Эти троглодиты продолжали дергаться и трепаться, в то время как перед ними вершилось чудо.

И вдруг, словно Грациано послал ей телепатическое сообщение, девушка замерла и повернулась к нему. Грациано точно знал, что она на него смотрит. Стоит неподвижно там, на подиуме, и смотрит прямо на него, на него, сидящего среди этого бардака, на него — среди людского безумия, на него одного.

Наконец-то ему удалось увидеть ее лицо. Короткая стрижка, зеленые глаза (ему даже удалось разглядеть цвет!) и совершенный овал лица делали ее ужасно похожей на актрису… на актрису, чье имя вертелось у Грациано на языке…

«Как же ее зовут-то? Ту, которая в „Привидении“?»

И как бы ему хотелось, чтобы хоть кто-нибудь подсказал: Деми Мур.

Но Грациано не мог ни у кого спросить, он был зачарован, как змея перед дудочкой заклинателя. Он протянул руку в ее сторону, и десять тонких оранжевых лучей устремились к ней от его пальцев. Лучи слились и заструились, извиваясь, как электрический разряд, через зал, над тупым сборищем, прямо к ней, в центр подиума, коснулись ее пупка, и она засияла, как византийская мадонна.

Грациано затрясло.

Их соединяла вольтова дуга, которая превращала их из несовершенных половинок в единое существо. Только вместе они будут счастливы, как однокрылые ангелы, объятие которых порождает полет и рай.

Грациано готов был заплакать.

Его целиком захватила любовь — бесконечная, прежде неведомая, не грубое вожделение, но чистейшее чувство, зовущее к продолжению рода, к защите своей женщины от внешних угроз, к тому, чтобы вить гнездо и воспитывать малышей.

Он протянул руки, стремясь к идеальному контакту с девушкой.

Миланская пара смотрела на него сконфуженно.

Но Грациано их не замечал.

Зал словно растворился. Голоса, музыку, шум — все поглотил туман.

А потом дымка медленно рассеялась и возник джинсовый магазин.

Да, джинсовый магазин.

Не какой-то там поганый джинсовый магазин, каких полно в Риччоне, но магазин абсолютно такой же, как те, что он видел в Вермонте, и в нем были аккуратно разложенные толстые норвежские свитера и ряды ботинок виргинских шахтеров, и ящики с носками, связанными старушками из Липари, и коробки с уэльским повидлом, и приманки «Рапала», и он, и девушка с подиума, теперь его жена, явно в интересном положении, за стойкой, сделанной из доски для серфинга. И находился этот джинсовый магазин в Искьяно Скало, на месте галантерейного магазина его матери. И все прохожие останавливались, и заходили, и видели его жену, и завидовали ему, и покупали легкие мокасины и ветровки из гортекса.

«Джинсовый магазин», — восхищенно пролепетал Грациано, не открывая глаз.

Вот оно, его будущее!

Он видел его.

Джинсовый магазин.

Эта женщина.

Семья.

И хватит с него бродячей жизни и всякой хипповской фигни, хватит секса без любви, хватит наркоты.

Освобождение.

Теперь у него появилась цель в жизни: познакомиться с этой девушкой и забрать ее домой, потому что он любит ее. А она любит его.

— Любо-о-овь, — протянул Грациано, поднялся со стула и перегнулся через ограду, вытянув руки, чтобы достать до нее. К счастью, рядом сидела миланка, схватившая его за рубашку и помешавшая грохнуться вниз и сломать себе шею.

— Куда тебя понесло? — спросила она.

— Ему приглянулась девчонка внизу, которая посередине, — производитель кормов для животных давился от смеха. — Он хотел убиться из-за нее. Ясно? Ясно?

Грациано встал. Открыл рот. И ничего не сказал.

Кто эти два урода? Что они себе позволяют? А главное, чего ржут? Почему издеваются над чистой и хрупкой любовью, вспыхнувшей вопреки всей скверне и мерзости этого испорченного общества?