Я забыл умереть

Прошло несколько лет, и все эти годы я кричал на всех перекрестках, что переезжаю в Калифорнию. Это было мое заклинание. Но оно быстро превратилось в притчу во языцех. Я часто мечтал, как снимусь с места и уеду, но продолжал тянуть лямку, работать на тех же гребаных работах, вести тот же нищенский и саморазрушительный образ жизни. Мне было около двадцати одного года, когда вместе с моей девушкой Клаудией (впрочем, их было много) мы пошли смотреть фильм «The Doors». Когда Вэл Килмер[29] с музыкантами запели песню «The End», я сидел не шелохнувшись. С экрана неслось:

На западе лучше всего,
На западе лучше всего,
Поедем туда и там сделаем все остальное.

Я повернулся к Клаудии и прошептал: «Я должен идти».

— В туалет?

— Нет, — сказал я. — Я должен идти. Я должен убраться отсюда. Я должен ехать в Калифорнию.

Она вежливо кивнула головой, не желая спорить со мной. Мне же казалось, что мои слова самые убедительные, что я говорю откровенно и от чистого сердца, но моя девушка слышала это уже много раз. Я говорил, что иду домой собирать вещи, а вечером я уезжаю. И при этом сидел на месте. Кишка у меня была тонка.

Я загудел по-черному в надежде залить полыхавший во мне костер, но это было все равно что пить бензин. Костер только разгорался и горел все жарче. Неделя вращалась вокруг вечеринок. Во вторник вечером я вез своих друзей в клуб «Зиг-Заг» в Боулинг Грин. В четверг мы ехали в Анн-Арбор и бесновались на танцполе «Нектарин». В пятницу была таверна «У Никки» и «Приют» в Детройте. Я танцевал как лунатик, растворяясь в музыке, натыкаясь на каких-то типов, ввязываясь в драку. Не важно. Еще больше дров для костра.

Напиваясь, я всегда пытался нащупать равновесие между беспамятством и ясностью. Но редко добивался цели. В три часа ночи я стоял на коленях или сворачивался в позе эмбриона на полу, а стены ванной вращалась вокруг, и я молился фаянсовому божку.

Через год после просмотра фильма «The Doors» я гулял на свадьбе с друзьями жениха. Я пил, потому что мне казалось, будто все глазеют на меня как на отщепенца. Мне чудилось, что все эти люди спрашивают друг друга: «А что здесь делает этот недотепа?» Занимая оборонительную позицию, я пил все больше и орал все громче. Наконец мне надоели эти косые взгляды. Я поднялся из-за стола.

— К черту! Едем. Едем в Детройт.

Вшестером мы погрузились в машину, и я, оглушенный алкоголем, погнал в «Приют». Всю дорогу мы пьянствовали и только каким-то чудом добрались до места живыми и здоровыми. Когда «Приют» закрылся, мы отправились в Гриктаун на поиски ночного бара. Машина моталась из стороны в сторону, попутчики просили меня остановиться. Их рвало. Я пребывал в пьяной одури, но вдруг меня осенило. Я остановился, вылез и бросился грудью на капот припаркованной машины.

— Валим отсюда! Мы все умрем в этом гребаном городе! Парни, вы собираетесь умереть в этом сраном, забытом Богом городишке или хотите уехать и жить как люди? Валим отсюда! Я уматываю отсюда.

Все мои друзья захохотали.

— Ты никуда не едешь.

— Нет же, мать вашу, — горячился я. — Мы расстаемся.

— Что ты говоришь? И куда ты намылился?

— Я уезжаю в Калифорнию! — закричал я. — Еду в Лос-Анджелес.

Они смеялись все громче.

— Да врешь ты все. Врешь много лет.

Это была настоящая пощечина. Никто еще не оскорблял меня таким образом. Я уже четыре года повторял, что переезжаю в Калифорнию, и все всегда кивали в ответ и понимающе улыбались. Теперь же приятели говорили, что я заврался. Что я несу чушь. А хуже всего было то, что я, скорее всего, останусь в Толидо навсегда.

— Черт с вами, — сказал я. — Я уезжаю.

— Ясно, Халил. А когда? Когда ты уезжаешь?

— Завтра отчаливаю.

— Эй, парень, спокойно. Ты никуда не едешь.

Это говорил мой друг. Но в этот момент я вспоминал все негативные моменты своей жизни, свои самые ужасные страхи.

— Завтра отчаливаю, — повторил я. — К то со мной?

— Кстати, а почему бы и нет? — ржали приятели в пьяном угаре. — Едем!

На следующее утро я проснулся в квартире матери. Голова разламывалась с бодуна. Я не помнил, как сюда попал, как вернулся обратно из Детройта. Но зато я помнил, как стоял на капоте машины и кричал, что завтра уеду в Калифорнию. И это завтра было уже сегодня. Мысль о том, что сегодня опять придется тащить свое бренное тело на эту гребаную работу, была невыносима. Официант в ресторане, гипсокартонщик и даже торговец марихуаной — все эти виды деятельности вызывали у меня ноль положительных эмоций и кило презрения.

Я залез в душ и тщательно вычистил зубы. Мне казалось, что так я быстрее протрезвею, но я ошибся. Я взял кое-какие свои вещи, которые лежали у матери, и сложил их в багажник. Мне был двадцать один год, у меня было шестьсот долларов за душой, но не было ни карты, ни планов. Что я делаю? А может, меня кто-нибудь остановит и будет умолять остаться? Мне нужен был такой человек. Но его не было. И поэтому я ехал в Калифорнию. Я был слишком горд и упрям, чтобы сделать вид, что прошлой ночью ничего не произошло.