Я захватываю замок

Горячо посочувствовав Топаз, я поспешила свернуть разговор и занялась дневником. До обеда удалось урвать всего час, зато вторая половина дня была полностью в моем распоряжении. Я ушла на чердак.

Вскоре с фермы вернулся Стивен и, поднявшись ко мне, протянул свернутый листок бумаги. Внутри все оборвалось. Зря я надеялась, что с дурацкой привычкой дарить переписанные стихи покончено!

По первой же строке стало ясно: сочинял сам. Речь шла обо мне, о том, как я сидела на лестнице в Скоутни, глядя на танцующие пары. Господи, что бы сказать о стихотворении?.. Но Стивен вдруг вырвал у меня листок и разодрал его на клочки.

— Кошмарно, сам знаю.

Я возразила, что ничего кошмарного в нем нет.

— В некоторых строках рифма подобрана блестяще. А главное, Стивен, ты сложил его сам! И оно мне понравилось куда больше переписанных.

Удачный момент намекнуть, чтобы прекратил копировать чужие стихи.

— Я не совсем переписывал… — пробормотал он, глядя куда-то в сторону. — Всегда менял слова. Я не хотел обманывать, Кассандра. Просто собственные стихи казались мне такими слабыми!

Я ответила, что прекрасно его понимаю, но впредь он должен всегда писать свое. И посоветовала ни в коем случае не подражать другим поэтам.

— Разумеется, в этом стихотворении все твое, до последнего слова, — добавила я, — однако в нем чувствуется влияние Херрика. Я имею в виду строки о розах, лилиях, фиалках. Ты ведь на самом деле не видел их вчера — в холле стояли нарциссы.

— А я уверен, Херрик тоже не видел всех цветов, о которых писал, — усмехнулся Стивен. — К тому же со словом «нарцисс» рифмуется только «суп прокис».

Рассмеявшись, я заметила, что есть вещи и поважнее.

— Ты не представляешь, сколько великолепных стихов сложено вообще без рифмы. Главное — писать искренне, о настоящих чувствах.

— Я не смог, — ответил он. — Тогда вообще ничего не получилось бы.

— Но почему, Стивен? Непременно получилось бы!

— Нет, — повторил он и вдруг рассеянно улыбнулся в пространство, будто вспомнив о чем-то смешном.

Давным-давно, когда мы расставляли на чердаке кастрюли, спасая дом от потопа, Стивен так же сам себе улыбался.

— Стивен, — начала я, — ты помнишь… Боже! Да ведь в тот день приехали Коттоны! Помнишь, мы выглядывали в окно, а ты сказал: «Начало — самое лучшее время»?

Кивнув, он хмуро проронил:

— Только я не предполагал, что явятся какие-то Коттоны. Ты с ними танцевала?

— Разок, с Нейлом.

— Со стороны танцы выглядят отвратительно, я бы сгорел со стыда. Ты ведь не будешь танцевать, как та, именующая себя Ледой, правда?

— Правда, — улыбнулась я. — Так хорошо танцевать мне в жизни не выучиться. Но я понимаю, о чем ты. Она практически ложится на партнеров. Ты же не собираешься ей позировать?

Я спросила как бы между делом, словно мне все равно. А Стивен вдруг обратил на меня заторможенный взгляд. Не путать с глуповатым! Глуповатый — это мечтательная рассеянность; в заторможенном сквозит упрямство, почти злость. Таким он порой одаривает Роуз, меня — никогда.

— Почему бы нет? — проговорил Стивен. — Раз людям хочется выбросить деньги на ветер…

— Стивен, я думала, тебя воротит от такой «работы»!

— За пять гиней — пусть воротит. Этих денег почти хватает… — Резко умолкнув на полуслове, он отвернулся и зашагал вниз по лестнице.

— Хватает на что?! — крикнула я вслед.

— О, н-на… уйму вещей, — не оборачиваясь, ответил Стивен. — Мне ведь столько и за год не насобирать.

— Но вчера вечером ты твердо решил к ней не ездить!

Он выглянул из-за поворота узкой чердачной лесенки — над полом виднелась лишь голова.

— Мож, да. А мож, нет. — И сбежал вниз.

Его тон меня взбесил. «Черта с два я позволю тебе позировать этой Леде Фокс-Коттон!» Тут прозвенел колокольчик к чаю, и я спустилась следом.

Топаз отварила половину окорока. Нарезать его, по словам мачехи, следовало в остывшем виде, но Томас просто сгорал от нетерпения (он вообще относился к окороку как к личному трофею). Мы дружно замахали над дымящимся мясом газетами.

Окорок был восхитителен! С горчицей — вообще лучшее кушанье в мире.

После чая в гости заглянула мисс Марси, ей хотелось узнать, как прошел ужин в Скоутни. Она сказала, что миссис Фокс-Коттон — действительно известный фотограф и ее работы публикуют в журналах. Ей даже запомнился один снимок: маленькая девочка прячется за створкой огромной ракушки, а над ней нависает черная тень мужчины.

— Причем такое впечатление, будто на нем… э-э-э… ни клочка одежды. Удивительно! Настоящая картина! Нечасто встречаются такие высокохудожественные снимки, правда? Вероятно, на мужчине был купальный костюм, но по тени ведь трудно определить.

Я рассмеялась. Обожаю нашу милую мисс Марси! Ее рассказ еще больше укрепил меня во мнении, что Стивену и на пушечный выстрел нельзя приближаться к миссис Фокс-Коттон.

* * *