Я завтра улетаю

Мы стали гулять вдвоем. Вначале нечасто. Затем встречи выросли в ежедневные, чему способствовало лето. Олеся была пацанкой. Самой настоящей. Она не знала, что такое юбки, носила мальчишеские прически, у нее был низкий голос, грязные кеды с фальшивой надписью, извращающей дорогой оригинал, рваные на пятой точке джинсы, чуть ли не единственные в гардеробе и футболки с разными надписями, в значение которых, Олеся, очевидно, не вдавалась. Она не брезговала ни матом, ни сворованной папиной явой, да и спиртосодержащие напитки не смущали ее.

Я почувствовал себя девчонкой рядом с ней, но несмотря на довольно неприятное самосознание, я продолжал встречаться с ней. Мне было весело гулять с ней. Я хохотал, что было сил. Олеся, несмотря на тяжелый мальчишеский нрав, была легким человеком.

В середине лета я заметил, что она начала проявлять инициативу по отношению ко мне. И она не скрывала ее. Ей ничего не стоило взять меня за руку. Обнять меня. Прижаться. Каждый раз, когда она выказывала очередное резкое действие в мою сторону, я зажимался. Честно говоря, я не знал, как не реагировать на это. Я и не мог знать. Отец не рассказывал и не указывал мне на нюансы общения с противоположным полом. В школе только на биологии упоминали о взаимоотношениях полов в физическом плане с последующим воспроизведением потомства. Так что помимо того, что я в физическом плане был полноценном девственником, так еще и в моральном. Я основывался на инстинктах, которые, к сожалению, работали странно. Я больше опасался прикосновений Олеси, чем хотел ответить ей взаимностью. Но ее дерзкое поведение спровоцировало меня задать вопрос. Жуткий вопрос, на самом деле. Еще когда он вертелся у меня на языке, я чувствовал, как у меня горят щеки. Но я должен был знать. Я спросил Олесю, девственница ли она. Каково было мое удивление, когда она ответила, что ей всего 13 и, конечно же, она девственница. Самой собой мне был задан встречный вопрос. Отвечать на подобный вопрос мне было сложнее, чем задавать его. Почему-то я испытывал такое необъяснимое чувство неловкости, будто у меня спросили, сколько будет 2Х2, а я не мог вспомнить. Я мялся, мычал, но, в конце концов, сообщил Олеси горькую правду. Я даже никогда не целовался, чего уж больше говорить.

Мы забыли об этой теме так же внезапно, как и заговорили о ней. Словно вообще не говорили ни о чем подобном. И вот мы снова гуляли. Иногда она помогала мне раздавать листовки, потому что ей было скучно дома. А мне было хорошо и не так одиноко стоять у метро, когда тебя все толкают, ненавидят и не хотят брать рекламу.

Лето незаметно подходило к концу. Ксюша мне не писала и не звонила. Вначале я почувствовал что-то неприятное на душе. То чувство, когда о тебе забывают просто так. Был человек, был, а потом исчез. Пропал. Потом я переосмыслил свое поведение. Я надеялся, что Ксюша наладила общение с Димой и ей не до меня. Простительно ли это? Так ли должны поступать? Не знаю, но, если с Димой все-таки наладилось, я скорее был бы рад, чем начал предъявлять что-то.

Сам я не хотел беспокоить ее. Мы ведь весь год сидели за одной партой, сидели друг у друга в гостях, ходили иногда гулять вместе. Должен же быть какой-то отдых друг от друга?

Я продолжал гулять с Олесей, все больше и больше узнавая ее. И с каждым разом, я понимал, что не такая уж она дикая и ужасная, и безумная. Хотя порой она выбивала меня из колеи своими предложениями.

Она предлагала полазить по гаражам. Я согласился. Мне было интересно. Тем более я сам так много раз лазил по гаражам. Потом она предложила побегать по утрам, чтобы поддерживать физическую форму. Такая идея меня не очень зацепила. Что ж поделать, я никогда не отличался особым желанием и любовью к спорту. Тем более к утреннему. Тем более, когда вставать надо еще раньше, чем положено. Но я все равно согласился. Это же эксперимент. Мне надо было попробовать, прежде чем заявить, что это не то. И мне понравилось! Мы бегали ранним утром. Я смеялся. Олеся была такой веселой девушкой. Она постоянно что-то говорила смешное и бежать мне становилось тяжелее. Смех забирал гораздо больше сил, чем бег. А вместе – так совсем сложно. Я задыхался, но продолжал смеяться и бежать.

Потом Олеся изъявила желание съездить на Воробьевы Горы с красками и ватманами, нарисовать пейзаж. Я умолял ее объяснить, зачем нам это надо. Она улыбалась. Я согласился. Мы долго смеялись над нашими пейзажами парка и Москва-реки. Мне казалось, что я в первом классе рисовал лучше. Олеся просто разделила лист на пополам, закрасила верхнюю часть зеленым, а низ – голубым. Оказывается, она думала, что рисовать так просто. Ведь другие люди-то рисуют.