Я завтра улетаю

Я снова усаживался слушать истории. Я смотрел в стол, неспешно, умиротворенно колыхал ручку в воздухе. Я ждал, когда Ксюша будет готова снова вернуться в реальность к изучению ненавистных ей предметов. Она возвращалась. Или делала вид, что возвращалась. Мы занимались, занимались и снова занимались.

Я снова и снова оставался у нее на ночь. Мы спали в одной кровати. Но уже в восьмом классе я осознал, что мне непривычно смотреть на нее. Что же случилось с моей подругой, с которой мы дружили с третьего класса?

Мы смотрели Фредди Крюгера по видаку, хотя Ксюшины родители еще не сочли нас достаточно взрослыми и самодостаточными для ужастиков, но на ночь нас вдвоем оставляли. Я не смотрел ужастики. Я не слышал жуткие крики и страшные мольбы о пощаде. Я задумчиво смотрел на ее тонкие костлявые пальцы, крепко вцепившиеся в мою ладонь. Зачем? Зачем она так сжимает мою руку? Я поднял взгляд чуть выше. Майка. С широким и глубоким декольте. Лифчик, скрывающий едва появившуюся грудь. Я почувствовал сухость во рту. Взгляд пал ниже: нога на ноге, крепко сжимаются, вздрагивая от очередного мерзкого кадра на экране. По ним уже прошлась бритва, удалившая первые волоски. Я был уверен, что там, в причинном месте, у нее тоже все было гладко, как ее ноги и руки. Сухость во рту переросла в нечто большее, в засуху космического масштаба. Я едва мог разлепить губы без боли и усилия. Я снова поднял взгляд. Ее лицо. Глаза восторженно и в то же время испуганно, но неотрывно смотрели на мерцающий в полутьме экран. Там Фредди кромсает очередную жертву. Я же смотрел на лицо Ксюши. Я катался по нему как на шортборде по разъяренным океанским волнам. Ее губы чуть сжаты, иногда вздрагивают. Глаза часто моргают, когда экшн взрывает телевизионную реальность. Носик тихонько дышит, посапывая словно спящий котенок, запутавшийся в шерсти рядом с мамой. На щеке большой красный прыщ, расковырянный, с засохшей коркой плазмы и сукровицы. Ксюша не видит моего взгляда. Она не видит моего понимания и осознания того, что мы больше не можем ночевать вместе. Ксюша пока еще не понимает, что я осознал. Я осознал самую страшную откровенность, которую только мог. Самая страшная, жуткая, зловещая, изничтожающая правда открыла мне глаза, отрубив тупым топором мои толстые веки. Ксюша – девочка! Она практически девушка. И я только сейчас это увидел! Едва я увидел это, как почувствовал, как твердеет между ног бесстыдная страсть, вновь нагло заглядываясь на растянутую горловину домашней майки, слегка обнажающей ее грудь. Едва я осознал дифференциальную природу своего друга, я тут же вернулся к просмотру кровавых, отвлекающих сцен с Фредди. Ксюша снова сжала мою руку…

Теперь наши встречи проходили за просмотром ужастиков, которые Ксюшины родители не позволяли нам смотреть, ссылаясь на еще не окрепшую детскую психику. Но мы все равно смотрели. Это же чертовски интересно! Страшно! Адреналин вырабатывается, приятно щекоча нервы. Мы смотрели зарубежные ужасы и поражались увиденному. Потом Ксюша кричала по ночам. Я часто будил ее, возвращая в реальность, заставляя проснуться. Она открывала глаза, смотрела на меня словно пьяными глазами, называла Димой и падала замертво спать. Я не спал. Я не мог больше спать с ней рядом, осознавая ее просыпающуюся, расцветающую подростковую красоту. Я сам был ребенком. Я чувствовал себя ребенком. Я не хотел смотреть фильмы с Фредди Крюгером и Ганнибалом Лектором. Честно говоря, я все еще хотел смотреть мультики, есть шоколадки и конфетки. Мне не нравились насильственные сцены в фильмах, которые Ксюша была готова смотреть снова и снова. Я все еще хотел железную дорогу на батарейках. Я не хотел больше слушать о даче, о парнях, о гулянках. Но я покорно смотрел то кошмары, то на формирующуюся девушку рядом.

После первой четверти с Ксюшей начали твориться странные штуки. Она принялась отчаянно хамить всем учителям, кроме учителя по русскому языку и литературе. Ее выгоняли с уроков, в дневнике появлялись записи о кощунственном поведении, неподобающем ни школьникам, ни тем более девочкам. Ее родителей просили явиться в школу. Ксюша становилась не управляемой. Родители ругались на нее, очень много говорили о позоре и стыде, взывали к ее некоторым чувствам, которые очевидно еще не были сформированы. Она отрицала все, что ей пытались донести.

Она предлагала прогуливать математику, потому что ее тошнило от этого урока. Я соглашался. Мы уходили на стройку. Ксюша превосходно лазила по выступающим каменным плитам. Сидела на самом краю, свесив ноги, задорно болтая ими, словно сидела на мосточке, опустив босые ноги в теплую воду погреться, поплескаться. Ксюша улыбалась, прищурившись как жирный, только что наевшийся сметаны, кот и смотрела на небо. И неважно, какая была погода. Была ли это жара, непривычная для поздней осени, или это был собачий, промозглый холод, кусающий за лицо без спроса.