Я здесь...

Я смотрю в его ледяные жуткие глаза, от липкого ужаса и звенящей нежности заходится сердце. Мне кажется, что предметы вокруг, презрев гравитацию, поднялись со своих мест в до предела наэлектризованный воздух. Это неземное существо не должно достаться больше никому. Его нужно убить.

Я жму сильнее, но он не отстает.

Мне уже совсем хреново, лицо напротив тоже багровеет.

— Отпусти… — сиплю я.

— Ты первая.

Ну уж нет. Проходит еще несколько мучительных идиотских секунд.

— Ладно. На счет три, — хрипит Сид.

Я киваю, мы одновременно освобождаем друг друга и откатываемся в разные стороны.

Пытаюсь откашляться, отдышаться, приподнимаюсь и упираюсь в стену спиной.

Придурок. Как же произошло, что в моей квартире оказался этот придурок?

— Лик, ты как? — Он садится и потирает шею.

— Просто свали отсюда! — рычу.

Сид опускает голову и машинально принимается собирать с пола соринки.

— А знаешь… Хорошо, что мы столкнулись сегодня в клубешнике…

— Что же хорошего? Я тебя сто лет не видела. Думаешь, я про тебя вспоминала? — нападаю я.

— Кому ты врешь, рыжая? — усмехается Сид. — Для нас с тобой нет понятия расстояния. И срока давности тоже нет… Я сразу понял это.

Он смотрит на меня.

И этот взгляд мне ни за что не выдержать.

— Рада за тебя, — киваю и прячу глаза.

— Вообще-то я тебе кое-что сказать хотел… — Сид пропускает мой сарказм мимо ушей. — В общем… бабка моя недавно в мир иной отошла. Попечителем теперь будет тетка… Но она далеко отсюда живет. Так что я уезжаю. Завтра.

Его слова оставляют в душе ожог. Я подтягиваю колени к подбородку и заключаю их в кольцо тонких слабых, вечно таких слабых рук.

— А котят твоих кто же подкармливать будет? — спрашиваю, глотая горький ком. Двоится в глазах.

— Котят я в добрые руки пристраиваю. Сиду уже организовал будущее, а вот с Рыжей беда… Не хочу ее здесь оставлять, но придется.

Уезжает? И он тоже бросает?..

Чувство давней черной обиды, которое он одним своим присутствием подхлестнул, сейчас, кажется, сожжет меня дотла. За несостоявшуюся попытку поцелуя я готова его уничтожить. А он еще и каким-то отъездом пугает. Куда ты денешься с подводной лодки, мелкий?

— Вот и отлично. Вали! — выкрикиваю. Не знаю, кому делаю хуже этими воплями, но лично мне больно, так больно, что тормоза слетают. — И дорогу сюда забудь! Понял?

Сид разглядывает меня во все глаза, обжигая мое полуживое сердце, будто приложил к нему сухой лед. Блаженная улыбка с его лица испарилась, все эмоции напоказ. Достоверно. Аплодисменты. Да только больше ты меня не обманешь. Сиамский облезлый бродячий кот — вот ты кто.

— Возможно, мне так и придется сделать, рыжая, — наконец подает он голос. — Я ведь насовсем уезжаю. Такие дела…

Он встает с пола, натягивает футболку, застегивает под горло, на котором проступили фиолетовые пятна, толстовку и шагает в прихожую. На башку набрасывает капюшон, на плечи — косуху.

По стеночке тащусь следом за ним. Нужно схватить его за рукав, но я только зажмуриваюсь.

Насовсем… Предатель. Ну и пусть валит. Пусть. Скатертью дорога!

В дверях Сид оборачивается, лыбится и прищуривает дурные глаза:

— Но ты у меня всегда вот здесь будешь. — И бьет себя в грудь кулаком.

Глава 37

Я бахвалилась, что никогда из-за Сида плакать не буду.

Но проходили часы, дни, недели, и все явственнее накрывала тоска, сродни той, что возникает, когда находишься вдали от собственного дома, всеми фибрами души рвешься назад, но возможности вернуться у тебя нет. Сродни фантомным болям на месте потерянной конечности. Сродни удушью.

А еще меня снедали раскаяние и сожаления, валуном к земле придавило чувство огромной вины…

Пульс замедлился и почти остановился, а кровь остыла.

Я ревела круглосуточно: утром — отвернувшись к окну на переднем сиденье троллейбуса, на парах — уткнувшись носом в тетрадь, на перекурах — отойдя в сторонку от любопытных глаз, вечерами — на пустой кухне глотая остывший чай.

Только по ночам слезы уступали место воспоминаниям и мечтам, а те сменялись душными неприличными снами. И главный герой в них был всегда один и тот же.

В конце концов у организма сработал защитный механизм и боль, какая бы сильная она ни была, притупилась. Даже не так: она переродилась в новое светлое трепетное чувство, поселившееся внутри, в клетке моего тела.

Воспоминания о потерянном мной мальчике превратились в тот самый сказочный свет, что посылают нам с темного неба исчезнувшие когда-то звезды.

Для родственных душ нет понятия расстояния и времени… Я теперь тоже хорошо знаю это.

Я часто думаю о нем, представляю для себя его новую идеальную жизнь. Его сияющие глаза. Я верю, что он обрел настоящий дом, близких людей, которые никогда не причинят ему боль, и любовь, которая не будет отмахиваться от него, как от назойливой мухи, и не подставит подножку. От этих мыслей в середине холодного апреля становится тепло.