Я жил. Мемуары непримкнувшего

Консервативное движение в России намного более самобытное и национальное, чем либерализм или социализм. Несмотря на то что и либерализм, и социализм имеют национальные корни, их идейное содержание было в основном импортировано с Запада, в то время как консерватизм был явлением местным, как в своем возникновении, так и в своем развитии. То, чего ему не хватало в идейной оригинальности, он вполне компенсировал своей тесной связью с российской жизнью. Следовательно, консерватизм намного лучше объясняет сущность движущих сил русской истории, чем какое — нибудь другое политическое движение дореволюционной эпохи.

Эта идея противоречила разделявшемуся всеми мнению, что Россия была страной радикальной, а советский режим — воплощением социализма Маркса.

В соответствии с этой идеей я решил написать историю русской консервативной мысли. Я начал с монографии о выдающемся консерваторе Николае Карамзине, являвшемся одним из первых русских профессиональных историков. Его «История государства Российского», опубликованная в 1816–1829 годах, привлекла широкое внимание общества. Накануне войны с Наполеоном он написал также «Записку о древней и новой России», предназначавшуюся исключительно для Александра I и его сестры, где мужественно подверг критике внутреннюю и внешнюю политику царя и особенно его смутные планы ослабить самодержавную форму правления. В этой работе, основываясь на исторических доказательствах, Карамзин утверждал, что самодержавие в России было неким оплотом безопасности, щитом и его даже мимолетное исчезновение или ослабление неизбежно приведет ее к краху.

Карамзин привлек мое внимание по нескольким причинам. Это был высокообразованный человек, он писал на прекрасном, хотя и несколько устаревшем, языке и был либеральным консерватором, а не заядлым реакционером. Его «Записка», приблизительно в сто страниц, никогда не была переведена на другие языки.

В 1955 году я опубликовал две статьи. Первая была основана на интервью с беженцами из Центральной Азии, которые я сделал в Германии двумя годами ранее. Статья предлагала доказательства того, что религиозная и этническая идентичность оставалась весьма сильной в исламских регионах СССР. Вторая статья касалась взглядов Макса Вебера на Россию. Это эссе выросло из неформальных дискуссий в Центре русских исследований о методологии, которую необходимо использовать при изучении чужих культур. Доминирующей методологией в Центре была социологическая. Основатель Центра антрополог Клайд Клакхон, изучавший индейцев племени навахо, никогда не претендовал на звание эксперта по России. Он основал Центр, чтобы повторить достижения другого антрополога — Рут Бенедикт, проницательного аналитика психологии японцев времен Второй мировой войны. Основной задачей Центра было стремление уйти от политики и истории и использовать другой подход к изучению Советского Союза. Смысл этого подхода был в том, чтобы рассматривать Советский Союз как «систему», которая, какие бы чувства она ни вызывала, доказала свою жизнеспособность, просуществовав сорок лет несмотря на социальные катаклизмы и войны. Клакхону помогали социологи Алекс Инкельс и Баррингтон Мур, которые знали русский, но они тоже сторонились истории. Вообще историков не особенно жаловали в те годы, и я получил стипендию в Центре только благодаря поддержке Карповича.