Я жил. Мемуары непримкнувшего

Беспорядки не преследовали какой — нибудь четкой цели. Хотя было написано бессчетное количество «программ», это был просто эмоциональный взрыв, оказавший влияние как на преподавателей, так и на студентов. Все накопившиеся чувства обиды, несбывшихся надежд, которые прежде сдерживались, вырвались на поверхность. Ассистенты и аспиранты хотели получать более высокую зарплату, ортодоксальные еврейские студенты — кошерную еду в своих общежитиях. Лекции часто прерывались радикальными студентами; порой какой — нибудь профессор посмелее отваживался выгонять их, иногда прибегая к помощи аудитории, но большинство преподавателей были совершенно беспомощны. Было довольно странно, что, несмотря на мою репутацию консерватора, у меня не возникало проблем со срывом занятий. Главным образом жертвами становились либерально настроенные профессора, испытывавшие чувство вины. Каждый, кто наблюдал подобного рода явления в ограниченном пространстве, знает, что массовая истерия передается от одного человека другому как вирус, без всякой причины и без всякой четкой цели. Ей совершенно невозможно сопротивляться. Я помню, что в те дни писал всевозможного рода «меморандумы» и «воззвания», которые никогда не покидали мой рабочий стол, потому что у них не было адресата. Они были мне нужны, чтобы сохранить душевное равновесие, когда вокруг все посходили с ума.

Преподавательский состав раскололся по вопросу об ответных мерах. Одна часть поддержала решение ректора университета Натана Пьюси вызвать полицию; другая была против. Первые организовались в «консервативную» фракцию, а вторые в «либеральную». Каждая фракция насчитывала около тридцати преподавателей. Остальные девяносто процентов преподавательского состава притворялись, что ничего не происходит, и продолжали жить по заведенному распорядку. Консервативная фракция, в которую я вступил, собиралась на дому у своих членов, чтобы сформулировать тезисы по принципиальным вопросам для собраний преподавательского состава, которые в то время проводились раз в несколько дней. Либералы поступали точно так же, но делали упор на «диалоге» с бунтующими студентами, что на деле означало попытку найти способы их умиротворения. Обычно такие степенные факультетские заседания, посвященные обсуждению тривиальных мелочей, превращались в дебаты со спорами до хрипоты. Ввиду того, что их посещаемость стала намного выше, чем обычно, заседания пришлось перенести из Университет — холла в театр Леб на Брэттл — стрит. Ход заседаний передавался по громкоговорителю собиравшимся на улице толпам. Я слушал эти дискуссии с чувством, похожим на тошноту. Было трудно поверить в то, что ради умиротворения толпы так много наших напуганных преподавателей были готовы отказаться от всего, что сделало наш университет выдающимся, и в то, насколько нечестны они были в попытках оправдать свои страхи. Пребывая именно в таком состоянии, преподавательский корпус проголосовал за то, чтобы создать учебную программу для чернокожих и разрешить им принимать участие в выборе преподавателей для этой программы. Однако вряд ли кто — то серьезно верил, что такая программа стоила потраченных на нее усилий. Преподаватели приняли это решение скорее под впечатлением от фотографии в газете, на которой группа вооруженных чернокожих студентов выходит из Виллард Стрэйт — холла в Корнелльском университете, где происходили сходные события и где администрация просто прекратила всякую деятельность.

Мое уважение к коллегам так и не восстановилось полностью: их личная заинтересованность и трусость слишком явно прикрывались мнимой озабоченностью учебным процессом. Поведение студентов также не способствовало улучшению моего мнения о них. Большинство были запуганы и лишены инициативы. Зачинщики беспорядков действовали без всякого риска для себя, так как либеральное общественное мнение хотя и осуждало эксцессы, тем не менее считало, что насилие было вызвано вескими причинами для недовольства, и симпатизировало бунтарям. Когда нашей соседке рассказали о взрыве, который устроил один радикальный студент в лаборатории ускорителя, в результате чего один ученый погиб, она рассуждала вслух о том, что убийца хотел нам этим «что- то сказать». Когда полгода спустя небольшая группа молодых русских диссидентов, зная, чем им это грозит, устроила демонстрацию на Красной площади в знак протеста против оккупации Чехословакии, их моментально арестовали и посадили в тюрьму. Это было героизмом, а действия наших университетских диссидентов были простым фиглярством.