Я жил в провинции...(СИ)

Начало 1969 года памятно небывалой пылевой бурей, прокатившейся практически по всей территории Украины. Были повреждены здания, опоры электролиний, с тысяч гектаров пахотной земли сдуло плодородный слой. Пыль и песок поднимались на полтора-два километра, скорость ветра достигала 130 км/час, а видимость не превышала ста метров. Пытка ветром и пылью продолжалась 58 дней - январь-февраль. Люди иронизировали по поводу "черной бури": это миллионы китайцев на границе с Союзом вытряхивают из мешков остатки риса. Отношения между нашими странами обострились, вот народ и потешался над всем, что связано с "культурной революцией", развернутой в Поднебесной Мао Цзэдуном. Я, второкурсник, сочинил тогда такое стихотворение:

В городе пыльная буря,

Все покрывая пылью.

Ветер в окна как пуля,

Черную сказку делая былью.

Добрый и злой, плохой и хороший -

Все по глаза черны.

Не помогают зонты и калоши,

Души замутнены.

Пыль проникает в уши,

Грязью сердца смолит,

Горла людские душит,

Руки, заломаны, молят.

Пыль не подвластна Фебу,

Вот она - серости мощь!

Люди взывают к небу,

Нужен хороший дождь.

Я принес стишок на заседание институтского литкружка, прочитал. Первым взял слово приглашенный в качестве гостя молодой запорожский поэт Толя Рекубрацкий. Он спросил, почему у меня, девятнадцатилетнего, такой пессимистичный взгляд на жизнь? Сам Толя уже прославился позитивным лирическим стихотворением, где сравнил дым над паровозом, увозящим мальчишек в армию, с чубом, который "немов чуприна, яку забули знять у вйськкомат". Не скажу за давностью лет, кто тогда и что именно говорил по поводу "Пыльной бури", но упрек в недопустимом для советского юноши пессимизме запал в память.

И еще сюжет, связанный со студенческими литературными пробами. Как-то вузовская многотиражка "нженер-машинобудвник" напечатала мой рассказик. Наивный и ерундовый, но дело не в этом. А в том, что по сюжету я приводил в рассказе четыре строчки из Пастернака. Редактор Миша Попрыдкин убрал небезопасное имя, приписав четверостишие Александру Блоку.

х х х

В главе "Моя СА" речь идет о двух моих армейских годах. Воспоминаний о службе осталось много, здесь хочу рассказать лишь об одном эпизоде, случившемся в 1972-м в Азербайджане. Как-то на ночном вождении танков пропал солдат. Уже отводили все, построились, а одного человека нет. Покричали в темноту - тишина. Тогда, взяв в руки факелы, растянулись в линию, и пошли вдоль трассы. Такими факелами обозначались на танкодроме учебные препятствия. Бывало, закончишь вождение в первых экипажах, и бежишь на дальний участок трассы следить за факелом. Заснуть на земле, глядя часами на трепещущий на ветру огонь, было немудрено. Говорили, случались страшные вещи: засыпал дежурный, факел сгорал, танк, ища в темноте препятствие, отходил от набитой колеи, и пропадал под гусеницами спящий мальчишка.

Спал в неглубокой ложбине солдатик и в этот раз. Когда сержант, подбежав, ударил его в лицо зажатым в руке фонариком, он вскочил и, кривя окровавленный рот, заплакал. Позже солдат жаловался комбату, показывал разбитые губы, но его никто не поддержал и дело замяли. Я, противник насилия, в той ситуации был на стороне сержанта, считая его действия психологически мотивированными. Смерть в армии в мирное время - ЧП, можно представить, что пережил наш командир, бегая со взводом по ночным холмам в поисках пропавшего.

Мне было интересно в армии узнавать новое, изучать людей, крепить тело свое и дух, ломать себя в лучшую - хочу думать - сторону. В одном из писем родным писал: "Вчера было дневное вождение. Воздух плюс сорок пять, ветер. И я мчусь по горам, окутанный пылью, броней и дымом. Не знал раньше, что пот может течь по лицу струей. А сегодня ремонтировали свои машины. Лежишь на башне танка, весь в масле, и вполне заслуженно отдаешься этому гадскому солнцу. Ловлю себя на глупом самодовольстве, будто нет дела на земле, моего важнее". Позже напишу об армии такие стихи:

Иная россыпь дней меня качала,

Иные ветры мяли волоса.

Душа металась в поисках причала,

Душа стонала, и душа кричала,

Кричала на все сразу голоса.

Я - растерялся. Я привык к иному.

Я привык к смеху громкому, простому.

Я привык к лицам, жарким от восторга,

К приятным ласкам теплого вина.

Меня секла казармы тишина!

Секла по нервам, и секла до боли!

Секла до плача, до тисков в висках...

А на руках моих росли мозоли,

И я не знал, что в этих бугорках

Рос я - иной! Рос человек работы!

Рассеивался розовый туман.

Я шел к себе сквозь судорги и поты

Как по пустыне долгой караван.

х х х