Я жил в провинции...(СИ)

На окраине поселка, окруженная забором с вышками по углам, находилась мужская зона - главный магнит для местных мальчишек. По утрам из ворот выходил строй людей в телогрейках, они шли на какой-то прииск добывать золото. Охранники с автоматами, рвущиеся с поводков овчарки-красавицы, грубая речь, с помощью которой общались живущие за забором люди - что могло быть более интересным. Первые матерные слова в жизни я услышал от заключенных на Севере. Часто из строя кто-нибудь выбрасывал нам, мальчишкам, выструганный из дерева ножик, пистолет, бывало, что и почти "взаправдашний" автомат. У каждого ведь были на воле дети, по которым зэки скучали. "Вооружая" нас, они как бы общались со своими сынишками. Охрана в таких случаях реагировала лояльно, мы чувствовали общее дружелюбие и не боялись совсем собак, мужчин в телогрейках, бранных выражений, за которые, произнеси их при маме-папе, можно было получить по губам. Счастливчик, которому доставался деревянный автомат или пистолет, гордился им так же, как отцовской медалью, полученной на настоящей войне с фашистами. Так жили на Колыме мы, дети. Родители занимались добычей хлеба насущного, и было им в значительной степени не до нас.

Отец устроился на Спорненский авторемонтный завод инженером. Отвечал за технику безопасности, потом работал технологом, конструктором техотдела, через семь лет - главным технологом. Приносимые им с работы мелкие штуковины, вроде гаек, были у меня с братом вместо игрушек. Маму взяли в поселковую школу учителем младших классов. Позже она преподавала русский и немецкий(!) языки в вечерней школе рабочей молодежи, была даже недолго директором школы в поселке Дебин, находившемся в 20 километрах от Спорного. Это притом, что диплома о высшем образовании у неё тогда не было: из-за рождения детей мама доучивалась заочно в Хабаровском пединституте. В Дебине, к слову, осужденный за "антисоветскую агитацию" отбывал срок несколькими годами ранее писатель Варлам Шаламов, автор знаменитых "Колымских рассказов". Спустя много лет, почитав Шаламова, Солженицына, Евгению Гинзбург, узнаю страшную правду о лагерях, подобных нашему спорненскому, с виду тихому.

В поселке, застроенном деревянными бараками, нам дали комнату на первом этаже двухэтажного шлакоблочного дома. Таких "элитных" домов было то ли три, то ли четыре, жили в них руководители САРЗ с семьями. В нашей квартире была еще комнатушка, именуемая почему-то ванночкой (вероятно, она планировалась быть таковой), обитал в ней холостой молодой мужчина, оставшийся для нас с братом дядей Федей. Мы, подрастая, очень с ним подружились. Когда на кухне дядя Федя жарил картошку с салом, нам тоже перепадало. Мама ругалась, уверяя, что детям такая пища вредна, для нас же ничего вкусней в мире не было. Случалось, мама подкалывала соседа, советуя подыскать жену. Тогда, мол, будет кушать не только жареную картошку. Сосед отшучивался, а я как-то заступился за дядю Федю, сказав, что сам женюсь на нем, когда вырасту.

По субботам папа, я и брат Женя ходили в баню. Папа мыл нас по очереди, и каждый раз я боялся ослепнуть от попадавшего в глаза мыла. После, уже одетые, заходили в буфет при бане, где продавалось на разлив пиво. Пока папа не спеша выпивал кружку-другую, обсуждая с народом местные новости, мы с братом, оба от горшка два вершка, сидели терпеливо в сторонке. Мне нравилось, что папу многие знают, что обращаются часто по имени-отчеству. Еще бы: инженерно-технический работник известного на всю Колыму завода, активный рационализатор, - в те годы такие люди пользовались авторитетом, на предприятиях их ценили. Иногда стаканчик пива перепадал и нам, один на двоих.