Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…

Напомнила мне^*, что я с ней сделал десять лет назад. Сделал и забыл об этом. Дурные дела. Не думаешь об этом, потому что не любил. Мне это аукнулось со стороны Пумы.

Легкая нервозность. Бабетта отвлекает меня от работы^*. Как ей намекнуть на это? Осень. Перемены. Одиночество.

Битва за Сталинград. Молитва за осенний дождь, за снег. Первые павшие на Кавказе.

Все еще нет изменений. Только оборона. Бомбили Дюссельдорф. Наступление Роммеля в Египте провалилось.

19.09.<1942. Беверли-Хиллз>

Вчера после обеда Бабетта. Потом с Гарбо и Хаузером к Бэби Г. Р.^* смотреть картины. Вечером холодно и серо, через серую мрачную зелень высоких деревьев один пошел домой. Около восьми Дагмар^* с Гарольдом Юнгом, ассистентом вице-президента Уоллесом, Чарлз Марш, Вашингтон, друг Уоллеса, Ойген Лайонс, издатель журнала «Меркьюри» и какой-то русский пианист. Хотели меня увидеть. Пригласили меня в «Плэйерс» на ужин. В первый раз за многие месяцы в ресторане с людьми, вечером. Говорили о том, что я мог бы сделать в Вашингтоне. Марч разъяснял, как они представляют себе новый порядок: основанный на Христе, Конфуции, Будде. Вице-президент придерживается того же мнения. В «Плэйерсе» появился Северский. Молодой, огромный человек с добродушием великана, сухим юмором, поведал, что можно что-то познать в жизни только тогда, когда познакомишься с женщиной и недели через три проснешься где-то, не в силах вспомнить о своем бизнесе, офисе и т. д.

Цветная, пестрая картина. Мошенники, гомики, певички. Дагмар ревновала, когда появлялись другие девушки. Всюду удивленные лица, где я гордо появлялся, с одной стороны, как бы законно, без ведома и разрешения полиции, однако под протекторатом Юнга, с другой стороны, как сбежавший с уроков школьник. Я устал уже к трем или четырем. Около пяти домой. Обедал с Фрэнсис Кейн. Она выглядит усталой и несколько увядшей, подобно красивому цветку под палящим солнцем. После обеда позвонила Бабетта, которая не смогла вчера меня застать.

09.10.<1942. Беверли-Хиллз>

Драфтборд^* спрашивал, могу ли я поехать в Нью-Йорк, – да, пожалуй. Парикмахер; костолом; Лонг; Гильберт с ортопедической растяжкой. После обеда Бабетта.

Вчера вечером работал^*. Такое чувство, будто кость проглотил.

Милитаристские, милосердные, патриотические женщины. Маленькие актерки, как капитаны; глупые, как пробки, домохозяйки с важными лицами; приказы и т. д. Сотни различных мундиров. Мужчины вместо того, чтобы быть на фронте, моют посуду в фартуках в солдатских казармах, полные горячих патриотических чувств. Ярмарка тщеславия. Наша Пума среди них. Фрустрация находит себе выход: ВААК^* и ВЕЙВЗ^* – женские организации в армии и на флоте с полными воинскими званиями. Наконец, штатский Джонс стоит навытяжку перед своей женой, лейтенантом Джонс, которую он постоянно унижал.

Тихо веет осенний ветер по улицам, принося воспоминания о сборе винограда и зрелых ореховых деревьях.

Читаю рассказы Хемингуэя. Настоящий мастер.

Жизнь становится приятнее и все короче.

20.10.<1942. Беверли-Хиллз>

Вчера военный комитет и старый федеративный республиканский банк, дела почти сделаны. Жара. После обеда получил последнее разрешение в отделе полиции – могу ехать на вокзал и дальше к калифорнийской границе. Позже Бабетта. Несколько недель не спал с ней – не знаю, что она думает.

Днем катался на машине. Каньон Бенедикт. Голые горы; вдруг с высоты вид на Сан-Фернандо-Вэлли. Очень странный город, который напоминает о Швейцарии, Австрии. Проехал мимо бунгало в Беверли-Хиллз, Хилтс-авеню, 1050^*, мимо тополей, которые с желто-бурой листвой стояли под шелковой синевой жаркого осеннего неба; мимо пустого проданного дома, дверь в который была открыта, и виднелась белая лестница. Думал о красном клубке собачьей жизни^* без имен, о многих днях и ночах в ступоре и в блуждании в самом себе. Пума звонила днем, я не стал с ней разговаривать. Думал о годах жизни, снова промелькнувших мимо. Не так давно я должен был в воскресенье надевать в церковь шерстяные носки, они кусались, и уже так бесконечно давно мои собаки в последний раз лаяли в Порто-Ронко! Бледно смотрится будущее, лишь прошлое кажется жизнью – чем оно дальше, тем ярче и недостижимее становится. Ностальгия летит, как цапля. Будущее – черно-белое кино без желаний. Ностальгия, беловато-желтая, – это все, что остается. Мы – шелковичные черви, которым в коконе не суждено стать бабочками! Мы только ткем. Где-то далеко остается мягкий кокон прошлого, которое никогда не станет нашим, наше только «я», только это единственное «я», и каждое отлично от другого, даже если остается все тем же.

Видел в отделении полиции огромный цветной календарь. Какой-то ландшафт каньона с водопадом. Надпись: «Вечная красота!» Подпись: «Кладбище, крематорий». В центре великолепный ландшафт. Издание похоронного бюро и церковного погребального предприятия. Издают вполне невинно ежегодно такой календарь, чтобы вывешивать и испытывать от него радость.

11.11.<1942. Нью-Йорк^*>