Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…

День прекращения огня. Взят Оран. Бои в Касабланке. Дарлан взят в плен. Приказ Дарлана: прекратить сопротивление. Приказ Петена: продолжать борьбу. Приказ Гитлера французским колониальным войскам: продолжать борьбу. Немцы и итальянцы вошли в неоккупированную Францию. Подкрепление вылетело в Бизерт из Сардинии и Сицилии.

Несколько дней назад слушал речь Гитлера. Говорил о том, что он не отступит.

Вчера на всякий случай послал Долорес^* цветы. К вечеру Наташа. Позже с Зальцем в кафе «Рояль», еврейская кухня. Рубленая печень, селедка, кошерная утка. Потом у него купил рисунок Дега. Танцовщица, уголь и немного пастель. В «Уи-паризьен». Ночной клуб с баром; милая мюраль^* фон Ламотт, парижские улицы в стиле Утрилло. Луис Бромфилд. Джордж Хоукинс. Энн^*… Ламотт, как апаш в свитере, белый платок вокруг шеи. Габриэль^*. Публика. Лайори Холман, певица, низкий голос, широкие жесты, с Улцерном, на которого она жаловалась.

Благодаря Наташе узнаю многое о здешних французах. Все довольно драматично. Сент-Экзюпери, который мучился от того, что же делать, но не верил в де Голля. Для ветеранов эмиграции немного ребячливо. Напоминает Пуму с ее Габеном. Французская борьба – французская болтовня. Что случилось с ними и Францией? Война проиграна с наименьшими потерями. Это честь Франции? Об этом нечего говорить; надо что-то делать. Эти эмигранты одного года. Речь идет обо всем мире, а не о Франции. Но они видят только свое.

Сегодня ланч с Линдлеем и Сенери в университетском клубе. Говорили о рассказах^* и о романе^*. Звонила Наташа. Была растеряна. Собиралась в церковь поставить свечку. Больше нет свечей для жертвы; Бог не милосерден. Он скорее всего целеустремлен.

Время брать себя в руки. Единственный путь все это выдержать – работать. Твердо и собранно, без потерь. И потом начать. Для того что сейчас происходит, есть другие.

23.11.<1942. Нью-Йорк>

Молодые розы от Райнер. Возвещая лепестками все природное – сосуды с пыльцой и форма расцвета. Призывают: «Возьми меня». Никто не может этого сделать. Большая часовая стрелка Господа, который ничего не продает. Пухлые воскресные газеты. Целые книги. Воскресные полудни с ними на диване. След родины. Родина – это расслабление. Вечером с Петер в «21». Немного больше доверия. Бемельманс на другом берегу. Покинул свое общество и пришел к некому Марку. Рассказывал. В пьяном состоянии как-то в тридцать седьмом или тридцать восьмом в Мюнхене обругал компанию нацистов и их фюрера. Еще один человек сидел вместе с ним, ему незнакомый. Оба схвачены. Б., как американец, был отпущен, – неизвестный в концлагерь. Оба в тюрьме; Б. вспоминает большие ладони незнакомца, просунутые через решетку: «Я хочу еще есть». Он отдал ему свой чечевичный суп – это было последнее, что он о нем знает.

Русские прорвались под Сталинградом: пятнадцать тысяч немцев убито; тринадцать тысяч взято в плен. Если это правда, то это поворотный пункт. До этого как будто немцы не попадали в плен. Англичане перед Эль-Агейла; американцы перед Тунисом и Бизерте. Не решаешься в это верить. Но то, что они уже не могут как следует обороняться в Африке, – значит, что они точно знают о грядущих наступлениях.

12.12.<1942. Нью-Йорк>

Вчера отнес первые двести страниц^* Коллерсу. Цветы – белые, маленькие орхидеи – для Эстреллы. Вечером с Петер ужинал в «21». Позже звонил Наташе. Заехал за ней. В «Морокко». Болтали. Старая игра. Она не хочет верить в истории о реинкарнации. В Египте, раб и белая женщина, в России в 1812 торопливая встреча в Москве, французский офицер, молодая русская, которая потом увядает в огромном дворце с каким-то бородатым великаном, вспоминая иногда о том французе, который печально и одиноко умер под Березиной. «А теперь? Теперь наконец вместе?» Нет, только наполовину. Одна половина жизни. Полностью она осуществится в следующей реинкарнации. Мы, дети, будем расти по соседству. Мы будем играть в саду, где не сможем видеть друг друга, только слышать, так как забор слишком высокий. Я буду несколько лет перепрыгивать с ящика, на который я буду вставать, чтобы заглядывать через забор. Ты будешь разочарован, когда позже увидишь меня на улице, потому что тебе казалось, что я намного выше. Мы поженимся в семнадцать и двадцать четыре. Доживем до восьмидесяти и будем все еще любить друг друга.

19.12. <1942. Нью-Йорк>