Я — Златан

Именно эти пленки мы и просматривали, когда собирались у телевизора. Шведское телевидение было отстоем. У нас оно не пользовалось авторитетом. Мы жили в совершенно другом мире. Впервые я посмотрел шведский фильм уже в двадцатилетием возрасте, а о шведских героях или спортсменах (вроде Ингемара Стенмарка и ему подобных) и понятия малейшего не имел. Зато я знал, кто такой Али! Вот это была легенда! Он делал то, что считал нужным, невзирая на мнения людей. Он никогда не извинялся, и это я навсегда запомнил. И решил: это мое. Вот кто был по- настоящему крут. Этот парень гнул свою линию. И это был при- мер для подражания, так что я взял на вооружение какие-то вещи, типа — я круче всех. В Русенгорде нужно было держаться уверен- но: если вы слышали у себя за спиной какую-либо гадость (самы- ми худшими для парня считались прозвища, связанные с женской анатомией), то уже не имели права отступать.

И все же, несмотря на суровые нравы, стычки между нами были редкими. Не надо забывать, что Русенгорд был один против он сидел перед телеэкраном в ожидании новостей или телефон- ного звонка с родины. Война полностью поглощала его, и он стал одержимым просмотром новостей. Он сидел один, пил и скорбел, слушая свою юго-музыку, а я старался уйти на улицу или в гости к матери. Там был иной мир.

Если дома у отца были только мы вдвоем, то у матери все напо- минало балаган. Приходили и уходили какие-то люди, раздавались громкие голоса и хлопали двери. Моя мать переехала на пять эта- жей выше в том же доме по адресу: улица Кронман, дом 5а. Этажом выше жила уже упоминавшаяся мной тетя Ханифа, или Ханна, как я ее звал. Я, Кеки и Санела были очень близки. Мы прекрасно понимали друг друга. Но и дома у матери не обошлось без ложки дегтя, если не сказать покрепче. Одна из моих сводных сестер все глубже увязала в наркотическом болоте, и мать уже шарахалась от каждого телефонного звонка или непрошеного гостя на пороге. «Нет, нет, нет, — произносила мать примерно следующее, — мало у нас было неприятностей?! Что теперь? Она уже повзрослела и взя- лась за ум, и категорически против любых наркотиков». Некоторое время спустя после этого разговора она подзывает меня с ошара- шенным видом со словами: «Там, в холодильнике, наркотики!». Я тоже завожусь: «О Боже, наркотики!». Вспоминаю ее реплику («Никогда больше») и подзываю Кеки с гневными словами: «Ка- кого черта в мамином холодильнике делают наркотики?». Он не понимает, о чем я, и пожимает плечами. И тут выясняется, что она имела в виду снюс (шведский жевательный табак — прим. пер.).

Успокойся, мама, это всего лишь снюс.

Тоже дрянь, — недовольно парирует она.

Эти годы заметно состарили ее, и мы должны были старать- ся вести себя лучше. Но мы не знали, как это. Мы привыкли к грубости. Довольно скоро сводная сестра со своими наркотиками съехала с квартиры прямиком в реабилитационный центр. По- том она неоднократно срывалась и снова окуналась в это дерьмо, а мать выставляла ее за порог, и так по кругу (подробности мне не известны). В любом случае, все это было тяжело, но так уж за- ведено в нашей семье: мы привыкли ругаться, делая это довольно театрально и произнося фразы наподобие: «Я больше никогда не хочу тебя видеть!».

Помню один случай, когда я был в гостях у этой сестры в ее маленькой квартирке. Кажется, тогда был мой день рождения. Я прикупил ей какие-то подарки, а она была очень доброжелатель- кий, как пушинка. Отец же — огромный и мощный, словно обе- зумел и, свирепый как лев, стал орать женщине-таксисту:

«Это мой мальчик, он — мое все. Плевать на правила движе- ния, я заплачу штраф, и полицейских я возьму на себя». Испуган- ная женщина сделала так, как он просил. Она дважды проехала на красный и подрулила прямо к детскому отделению больницы Мальмё. Как мне рассказывали, ситуация была критической. Мне сделали укол в задницу, а отец, тем временем, слушал страшные истории про паралич и прочие последствия данного заболевания. Думаю, в ответ он сказал что-нибудь резкое. Если что не так, он мог бы перевернуть вверх дном весь город.

Но отец успокоился, а я лежал на животе и плакал. Сделали еще один укол. Нам сказали, что у меня менингит. Медсестра за- шторила окна и выключила свет. Вокруг меня должно было быть темно. Мне дали еще какие-то лекарства, а отец стоял и смотрел на меня. В пять часов утра я открыл глаза — кризис миновал. Я и по сей день не знаю, что могло его спровоцировать. Вполне воз- можно, я просто не умел заботиться о себе.