Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…

Марина злорадно улыбается: видели бы ее сейчас родители!

Ведь все, что она сейчас делает, происходит под вполне уместным здесь лозунгом, но касается именно их: «Получай, фашист, гранату!»

…Уезжать она категорически не хотела.

А если и хотела – то не сюда, в это болото, а хотя бы в Голландию или, на крайний случай, в Америку. Но отцу пообещали хорошую работу в университете, и он, как всегда тщательно – с бумагой и карандашом, – расписал ей довольно четкий график дальнейшей жизни: сначала Марина будет учиться в том же университете, а потом поступит хоть в Сорбонну, хоть в Кембридж. Будет иметь полную свободу действий.

Каждое лето они будут путешествовать, ведь, находясь здесь, гораздо легче объездить мир. Через полтора года у них будет собственный дом («Зарплата профессора это позволит, можешь не сомневаться!»), у каждого будет свой автомобиль («Ты какой хочешь?») и, даст бог, она с ее красотой и характером найдет себе «достойную партию» («А не этого Виталика, который только и может, что жевать резинку и водить в кино» – это уже в разговор вмешивалась мать).

И она кивнула, прекрасно понимая, что все, как всегда, уже решено за нее и без этого кивка.

…Первый год она прилежно посещала курсы немецкого языка, готовилась к экзаменам и безумно скучала по Виталику. Перед отъездом она пришла к нему сама, сухо сообщила, что они больше не увидятся, и стала раздеваться: «Будешь первым!»

А потом долго плакала на лестнице. И на этом поставила жирную точку: больше ни единой слезинки и ни единого воспоминания.

О Виталике.

О Масяне.

О Сильве…

О тех, с кем было весело и не так страшно бежать первую стометровку жизни.

Масяню – Люсю Остроушко – она гнобила чуть ли не с первого класса, пока в восьмом они не стали «не разлей– вода».

Сильва была Сильвой – иначе не скажешь, – даже учителя называли эту девушку именно так! Первая «прогульщица» класса, отъявленная «двоечница-диссидентка», которая курила чуть ли не с пятого и, по ее словам, «плевала на все с высокой колокольни». Сильва – восхищение и восторг Марины. Ну и Виталик – четвертый в этой разношерстной компании – верный паж, красавец-мачо в вечно расстегнутых до пупа рубашках, который вел себя как юный защитник природы, что так не соответствовало его вызывающей, данной отцом-ливанцем, внешности.

Конечно, об этой разношерстной компашке родители не знали! И не узнали бы и под пытками. Это была ее, Марины, личная жизнь. И пусть папа с мамой думают, что она послушная отличница, самая лучшая ученица в классе.

В школе она действительно была или – выглядела – лучшей. Отвратительнее всего было вот это – «выглядеть». Это означало, что утром, начиная с первого класса, когда еще все «не самые лучшие» досматривали последний сон, ее поднимали с постели, чтобы она «приняла душ» по всем правилам – не под краном умылась, а в ванной – с ног до головы. Потом в ход шла ненавистная расческа. Прическа была, как в анекдоте: «– Доктор, скажите, почему у моей дочери всегда открыт рот? – А слабее завязывать бант не пробовали?»

Банты должны были быть всегда! На каждый день недели – разного цвета, огромные, размером с голову. Классе в шестом она, с помощью Сильвы, научилась сдирать их с волос прямо в туалете, а после уроков кое-как завязывать снова, чтобы вернуться домой «самой лучшей».

В восьмом Сильва в том же школьном туалете отрезала ей ненавистные косы кривыми ножницами. И это была семейная трагедия с детальным расследованием: кто это сделал?

И Марина, размазывая по лицу притворные слезы, объясняла, что на нее «напали бандиты», и добилась, чтобы ее «свита» – Виталик, Сильва и Масяня – каждое утро заходили за ней и провожали из дома до школы и обратно. И Марина поняла, что может остаться самой лучшей только в том случае, если часть жизни будет покрыта легким флером лжи.

И жить стало веселее!

Особенно в старших классах, под руководством Сильвы, под восхищенным взглядом Виталика, с присмотром над слабоумной Масяней – своей «стаи».

Масяня… Она действительно была слабоумной. Еще в начале обучения Марина случайно услышала разговор классной руководительницы и ее мамы – немного странной женщины довольно преклонного возраста, имеющей какой-то взъерошенный вид.

– Вашу девочку нужно отдать в специализированную школу, – говорила руководительница Светлана «Гивнатьевна» (то есть – Светлана Игнатьевна), – она плохо говорит, у нее заторможенные реакции. Имейте в виду: ее будут дразнить.

И взъерошенная Масянина мама равнодушно пожимала плечами и повторяла: «Ничо, ничо, пусть будет с нормальными. Нет у меня ни денег, ни времени, чтобы по врачам ходить!»