Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…

– Да, но у нас она называется «Колядка колоколов» в переводе чеха Питера Вилгоуски. Я услышал это многоголосье и вошел в транс. А придя в себя, увидел, что человек сто вокруг меня находятся в таком же состоянии. Хотелось плакать, бежать, взлететь, тысячи картин возникали перед моим внутренним взором. Тогда я понял, что эта общая точка, этот таинственный рычаг, который сдвигает с места окаменевшие в повседневности души, возникает при соприкосновении с настоящим искусством и действует, как гипноз.

Сколько раз Макс и сам думал об этом влиянии!

Выходил из галерей или залов, как пьяный, с безудержной завистью к тем, кто способен найти те точки, о которых говорил Эрих. Не заметил, как ступил в то пламя, из которого нет возврата.

Ящики накопились у него и здесь, в Германии, но теперь это были сценарии и пьесы, написанные на двух языках – так, на всякий случай, – на родном и на английском.

Сегодня, после просмотра фильма, он собирался сжечь их на заднем дворе у фрау Шульце…

– Я все бросил и поступил в университет Калифорнии в Лонг-Бич, стал изучать кинопроизводство, – продолжал Эрих. – Впоследствии перевелся в киноинститут «USC», но главным образом пропадал на киностудии «Universal» и начал снимать любительские фильмы на шестнадцатимиллиметровке…

– Что?? – выдохнул Макс.

Это было не вопрос, не возглас.

Это был хрип из самой середины легких, будто в них всадили нож, который сладко и страшно прокрутился, вскрывая, взламывая грудную клетку.

И из них вышел весь воздух. В один короткий миг в его памяти всплыл незамысловатый стишок, написанный много лет назад. Содержание его заключалось в несколько странной позиции, из-за нее над ним хорошенько поиздевались в кружке «Юных литераторов», который он тогда посещал: ученик сам должен найти своего учителя, а не наоборот.

Должен идти по следу, как собака, в какой бы чащобе ни проходили эти следы, – и не упустить момент узнавания. И быть настойчивым, даже если этот учитель не будет к тебе доброжелательным. Это мгновение может вспыхнуть только один раз в жизни. И поэтому ты должен быть терпеливым.

Иначе – следы исчезнут. И ты остаешься один – со своим неиспользованным шансом…

Макс задохнулся, по-новому глядя в лицо Эриха. Так, наверное, Иона посмотрел бы на свою лошадь, если бы та сказал ему пару слов по-человечески.

– Мы не познакомились? – Эрих назвал свою фамилию и, заметив реакцию собеседника, который продолжал глотать воздух, как рыба, добавил с улыбкой: – Я здесь по приглашению студии Бабельсберг – никуда не денешься, должен быть на юбилее в качестве почетного гостя. Ну, теперь вы не откажетесь поужинать со мной? Вообще-то, я не по этой части, – он многозначительно обвел рукой комнатушку. – Просто набираюсь опыта для новой ленты. Думал, что вы мне в этом поможете. Но, – он улыбнулся, – вижу, что и вы не по этой части.

Макс судорожно кивнул.

– Тогда нам остается только пить! – весело сказал Эрих и наполнил рюмки…

Фрау Шульце: Ковчег

…Я очень сентиментальна по отношению к украинцам.

Замечу: не к русским, а именно к украинцам. Хотя многие из моих соотечественников их не различают. Для них они все – «раша», «рюс».

Но я различаю. Почему? Это мой старинный секрет. Не знаю, смогу ли когда-нибудь обнародовать его да и стоит ли вообще это делать.

Знала я одного парня…

Нет. Не так. Не просто – «знала».

…Советские войска вошли в наш город и пробыли здесь почти месяц.

К тому времени весь Бранденбургский округ лежал в руинах, почти как во время Тридцатилетней войны в семнадцатом веке. В апреле сорок пятого весь центр Потсдама и, конечно, Бабельсберг – восточный район на противоположном берегу реки Хафель, в котором располагалось наше имение, был разрушен английскими бомбардировщиками.

Тогда и погибли мои родители. А дом, который был похож на единственный уцелевший зуб во рту старика, торчал посреди Ткацкой площади, счесанный метким выстрелом наполовину.

Синие воды Хафеля, изумрудные сады Сан-Суси и вся окрестность бывшей резиденции короля Вильгельма покрылись красной пылью от раскрошенной до состояния песка черепицы. По улицам бродили припорошенные той же пылью тени людей в поисках пристанища или еды. На руинах хозяйничали крысы.

Сам район Потсдама был разделен на две части – в одной стояли войска союзников, другую заняли советские.

То, что здесь творилось, вспоминать не хочу и не буду. Я уцелела благодаря тому, что меня нашел именно он, тот человек…

…Я вышла замуж беременной.

Альфред Шульце все-таки добился своего, забрал меня в Швейцарию. А потом, уже после его смерти, я вернулась на родину.

Мария фон Шульце, «чистокровная арийка», наследница и любимая дочь своего отца-ювелира, сейчас живет в Америке.

Она не любит Германию, говорит, что здесь негде развернуться. Ее всегда куда-то тянет, она нигде не может найти себе места, и я не удивлюсь, если следующую ее открытку получу из Южной Африки. Она сумасшедшая, моя доченька. Она не знает, почему она такая.

А я знаю. Мне хватило того месяца, чтобы познать бездну чувств, которые нахлынули на меня, будто плотину прорвало…