Я знаю, что видел

Вглядываюсь в надгробие. Издалека оно кажется гладким, как мрамор – тот, которым выложена теперь его прихожая. Это совпадение порождает в сердце грусть, замешанную на гневе. Даже в своей смерти она не может вырваться из его хватки. Эбади поднимает к небу глаза и идет по дорожке обратно. Я смотрю мимо него, а затем, бросив нарочито небрежный взгляд, удаляюсь по касательной. У него за спиной я хожу кругами, следя, как он приближается к выходу. Не отрываю глаз, пока он не превращается в точку и не исчезает за воротами. И только тогда сразу же бросаюсь к гладкому надгробию.

Какую надпись я ожидаю увидеть? Ее имя? Неужто он так смел? Тут на меня ливнем обрушиваются другие вопросы. Как он получил это место? Было ли свидетельство о смерти? Что насчет церемонии? Какой-либо службы? Чувствую за спиной тяжесть присутствия другого человека – она не то чтобы давит на меня, человек просто идет следом. Нет смысла оборачиваться.

Я знаю: это Рори.

Встаю прямо у надгробия и смотрю.

Снова накрапывает дождь, а ветер обдувает туманом лицо. По выгравированным буквам и датам катятся капли.

МИШАЛЬ АЛИ

1971–2019

Я помню. Мишаль – это ли имя он называл, когда она лежала мертвая? Под именем еще что-то, похожее на арабскую вязь, хотя это с легкостью может быть и какой-нибудь южноазиатский язык. Я все еще в оцепенении – из-за имени Мишаль. У нее есть имя. Что бы он с ней ни сделал, похоронить этого он не смог.

Опускаюсь на колени, чтобы потрогать камень, и замечаю, как чиста сама могила. На земле лежит плита, подобранная под надгробие. Однако, в отличие от других могил, травой по периметру она не поросла. Одна лишь голая почва, которая неравномерно темнеет от дождя. Могилу выкопали недавно.

Снова иду по тропинке, голова кружится. В моем понимании произошедшего отсутствуют важные элементы. Я не знаю, как именно он ухитрился перенести ее – Мишаль – сюда. Деньгами, влиянием, уловками, не знаю. Но я знаю наконец, что она здесь, и я знаю, кто она. Я просто не знаю, что с этим делать.

Направляюсь к метро. Менее чем через час я уже шагаю по дороге к дому Себа. Я должен что-то с этим сделать, но решить, что именно, смогу, лишь обсудив это с кем-нибудь. Доверившись Эмиту, я словно открыл шлюз.

Себу я ничего пока не рассказывал, а он из вежливости оставил меня в покое, чтобы не вторгаться своими расспросами в мое личное пространство. Он держался от меня на расстоянии, пусть я и жил в его доме, носил его одежду.

Постучав в дверь, я понимаю, что Себа, скорее всего, дома нет. Сейчас середина дня. Его не будет дома еще часа два или три. Но как только я поворачиваюсь, чтобы уйти, за стеклом входной двери замечаю тень. Один удар сердца – и дверь открывается.

– Себ, – говорю я, – не думал, что ты дома.

Он все еще одет по-офисному, розовый шелковый галстук туго завязан. Видимо, он сам только что пришел. Смотрит на меня серьезно, прикладывает палец к губам. Я округляю глаза, не понимая, что происходит.

Он выкрикивает кому-то через плечо:

– Кто бы это ни был, детектив, они уже ушли.

И взглядом дает понять – уходи.

Он пытается помочь мне избежать встречи с полицией, но мне нужно побеседовать с ними о том, что я только что узнал.

– Все нормально, – говорю я и прохожу мимо него прямо на кухню. – Детектив Конвэй.

Тот поворачивается ко мне с чашкой чая в руках. Его костюм смотрится дешево по сравнению с тем, что надет на Себе, а мешки под глазами намекают на усталость.

– Мистер Шют, – мрачно произносит он.

– Что случилось?

У меня вдруг перехватывает дыхание.

– Случилось? – переспрашивает тот. – Ничего особенного. Как вам известно, мы хотели поговорить с вами насчет мистера Сквайра.

– А, – вдруг припоминаю я, – хорошо.

– Но есть и еще кое-что.

Я в нетерпении смотрю на него. Он ставит чашку на стол, подходит ко мне.

– Ксандер Шют. Я арестовываю вас по подозрению в убийстве. Вы имеете право ничего не говорить, но навредите своей защите, если не расскажете то, на что затем будете опираться в суде.

– Убийство?

Воздух вокруг меня вдруг становится разреженным. Даже слишком разреженным.

– Он умер? – переспрашиваю я, для уверенности облокотившись на дверной косяк.

Он ничего не отвечает, только достает из кармана наручники и методично защелкивает на моих запястьях. Меня ведут к машине без номерных знаков, Себ идет следом.

– Солиситор… могу я достать тебе солиситора? – задыхаясь произносит он.

– Нет, – отвечаю, – но…

– Что?

– Спасибо, – говорю я. – Просто хотел сказать тебе. За то, что был рядом, когда я в тебе нуждался.

Когда меня усаживают на заднее сиденье, он беспомощно стоит рядом. Достает телефон, пока мы еще не уехали, набирает номер, потом колеблется и кладет телефон обратно в карман. Пялится на меня через окно, будто пытаясь сказать что-то.

От запаха свежего пластика в машине мне становится дурно. Конвэй залезает на место водителя и кнопкой заводит двигатель. Перед тем как тронуться, он оглядывается через плечо, но ничего не говорит.