Я знаю, кто ты

– У вас красивый дом, как в кино или как на фотографиях в журнале. Он такой… как бы это сказать? Минималистский. Точно. Ни семейных фото, ни книг, ни барахла…

– Мы еще не все распаковали.

– Вы только что переехали?

– Примерно год назад.

Они оба поднимают на меня глаза.

– Меня часто не бывает дома. Я актриса.

– Не волнуйтесь, миссис Синклер, мы знаем, кто вы. Я видела вас в прошлом году в том сериале, где вы играли сотрудницу полиции. Мне понравилось.

Кривая усмешка исчезает с ее лица, и я решаю, что последнее утверждение было неправдой. Я молча смотрю на нее, не представляя себе, как нужно отвечать.

– Вы не могли бы нам одолжить какую-нибудь свежую фотографию своего мужа? – спрашивает она.

– Да, конечно, – отвечаю я, радуясь, что мы сменили тему.

Я подхожу к камину, но на каминной полке пусто. Я окидываю взглядом голые стены гостиной, наш маленький стеллаж и понимаю, что там нет ни одной фотографии. Ни его, ни моей, ни нашей совместной. Я помню, что здесь была фотография с нашей свадьбы, но не могу сообразить, куда она делась. Свадьба была скромной и незаметной: только мы вдвоем. За ней последовала череда все более и более незаметных дней, и скоро мы уже с трудом находили в них друг друга.

– У меня, наверное, есть фотографии в телефоне. Могу вам их прислать. Или вам нужна бумажная?

– Можете прислать, – отвечает она, и неестественная улыбка снова распространяется по ее лицу, словно сыпь.

Я беру телефон и начинаю пролистывать фотографии. На многих кадрах я вижу своих коллег по съемочной площадке, членов съемочной группы. Мне попадается много фотографий Джека, моего партнера по фильму, несколько моих, но ни на одной нет Бена.

Я чувствую, что мои руки дрожат, и, подняв глаза на инспектора, вижу, что она тоже это заметила.

– У вашего мужа есть паспорт?

Разумеется, у него есть паспорт. У всех есть паспорта.

Я поспешно иду к комоду, где мы храним документы. Паспорта Бена нет. И моего нет тоже. Я начинаю вынимать содержимое из ящика, но инспектор прерывает мои поиски.

– Не волнуйтесь, вряд ли ваш муж уехал за границу. Исходя из того, что нам известно, я думаю, он где-то поблизости.

– Почему вы так думаете? – спрашиваю я.

Она не отвечает.

– С тех пор как инспектор Крофт начала работать в органах, она раскрыла все порученные ей дела, – говорит полицейский-мужчина тоном гордого отца. – Вы в надежных руках.

Я не чувствую себя обнадеженной. Наоборот, мне страшно.

– Вы не возражаете, если мы это заберем? – спрашивает инспектор Крофт и, не дожидаясь моего ответа, кладет телефон и кошелек Бена в чистый прозрачный пакет. – О фотографии сейчас не беспокойтесь, вы можете дать ее нам в следующий раз, – добавляет она, снимая свои голубые перчатки и направляясь к выходу.

– В следующий раз?

Она снова игнорирует мой вопрос, и ее спутник, обернувшись на пороге, сконфуженно пожимает плечами.

– Мы с вами свяжемся, – обещает он напоследок.

Закрыв дверь, я без сил опускаюсь на пол. Пока они находились в доме, меня ни на мгновение не оставляло ощущение, что они безмолвно в чем-то меня обвиняют, только непонятно в чем. Может, они считают, что я убила своего мужа и спрятала труп под досками пола? Мне хочется открыть дверь, вернуть их и сказать что-нибудь в свою защиту. Сказать им, что я никого не убивала.

Но я этого не делаю.

Потому что это неправда.

Я убивала.

Четыре

Голуэй[1], 1987 год

Я пропала, еще не успев родиться.

Моя мама умерла во время родов, и он мне этого не простил.

Я сама была виновата. Сначала я опоздала, а потом повернула не туда. Я и сейчас иногда не смотрю, куда иду.

Когда я застряла у нее в животе и по какой-то неизвестной причине не захотела выходить, доктор сказал моему папе, что он должен выбрать одну из нас, потому что обеих спасти не получится. Папа выбрал ее, но не получил того, чего хотел. Вместо нее он получил меня, и долго после этого грустил и злился.

Брат рассказывал мне, что случилось. И не раз.

Ему целых пятнадцать лет, и он знает очень много всего.

Он говорит, что я убила ее.

С тех пор я изо всех сил стараюсь никого не убивать. Я перешагиваю через муравьев, притворяюсь, что не замечаю пауков, а когда брат ловит рыбу, выпускаю ее из сети обратно в море. Брат говорит, что раньше, пока я не разбила папе сердце, он был добрым человеком.

Я слышу их голоса внизу, в сарае.

Я знаю, что к ним нельзя, но хочу знать, что они там делают.

Они много чего делают без меня. Иногда я подглядываю.

Я встаю на старый пень, на котором мы колем дрова, и заглядываю в крошечную дырочку в стене сарая. Сначала мой правый глаз видит курицу по имени Диана. В Англии есть принцесса, которую так зовут, и мы назвали курицу в ее честь. Огромный папин кулак сжимает горло курицы, а ее лапы связаны обрывком черной веревки. Папа переворачивает птицу вниз головой, и она висит, не двигаясь. Двигаются только ее маленькие черные глазки. Кажется, они смотрят на меня. Кажется, курица знает, что я вижу то, чего мне видеть нельзя.

У брата в руках топор.