Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ)

Раз в неделю Лем оставался на ночь. Ночью он становился глупым, переставал гадко ухмыляться и отчитывать ее за деструктивность. По утрам варил ей кофе в медной джезве, жарил яйца — у него желтки никогда не растекались — и провожал ее в прокат. Иногда оставался с ней и даже соглашался посмотреть пару фильмов, обычных, вроде «Кошмара на улице Вязов». Таких, чтобы нельзя было выключить звук и впасть в транс.

Яна не представляла, с чего Лем взял, что ей нравится туда ходить, что она ищет повод снова увидеть, как скалятся отпечатанные на газетной бумаге лица. Ей гораздо больше нравилось лежать у него на коленях и смеяться над тем, как у Фредди Крюгера растягиваются руки. Если бы Яна могла — вообще никогда не прикасалась бы к бубну.

Нет, Яне не хотелось ничего менять. Она даже перестала ходить по мостам.

Лем говорил ей, что нужно чем-то заняться, может, пойти учиться, как она когда-то хотела, или найти нормальную работу. В местном университете открыли кафедру киноведения. Говорил, что она будет писать о фильмах в какой-нибудь газете и ее будут читать целых четыре человека, а с редактором пять, неужели ей не кажется, что это похоже на счастье. Яна смеялась, сообщала куда ему идти, и думала, что ничего Лем не понимает, потому что это совершенно точно и есть счастье.

Стоило уехать из города. Иногда она думала, что здорово было бы проиграть в казино квартиру, бабушкино наследство, ведь тогда ей придется выживать. Снимать комнату в общежитии. Работать в библиотеке или продавать на рынке помидоры. У нее появятся тривиальные цели, от которых некуда будет деться, и все мысли, наполняющие ее голову, наконец-то затихнут.

Она смеялась, думала о помидорах и близко не подходила к казино. Только однажды вечером зашла в салон с игровыми автоматами недалеко от проката. Заплатила взнос и дернула рычаг первого попавшегося автомата. Табло защелкало, в уши вкрутилась механическая мелодия, а потом появился первый лимон, жизнерадостный и желтый. За ним второй и третий. В лоток с частым звоном посыпалась мелочь. Яна стояла, криво улыбалась, глядя на серебристые чешуйки монеток и чувствуя на себе ненавидящие взгляды. Собрала деньги в платок, вышла на первый же перекресток, и когда зажегся зеленый свет встала посреди дороги и разбросала монеты — в черные лужи, на белые полосы разметки, под равнодушные колеса машин.

— Тебе на удачу! — крикнула она в желтый свет фар и осеннюю темноту.

Крикнула Яру, который был где-то далеко и не мог ее слышать.

Пусть найдет того, кого ищет. Может, Яну услышат быстрее, может ее жертву примут охотнее, ведь она и сама немного не-человек.

Раздраженный окрик клаксона напомнил, что она стоит посреди проезжей части. А что если она бросится под машину — может, тогда Яр сразу найдет убийцу, и ей даже не придется ничего об этом знать?

Кто-то грубо толкнул ее в спину. Схватил за капюшон, поволок к красному пятну светофора.

— …дерьмом обколются и тупят! — шипел чей-то голос, мужской или женский — Яна не могла разобрать. Болталась в чужих руках, пока ее не отпустили, молчала, пока человек не ушел.

А потом поправила куртку и побрела к прокату.

Так прошел октябрь и половина ноября. Яна была почти счастлива и избегала мостов, будто чувствовала, что однажды встретит там Нору.

Но от Норы нельзя было спрятаться.

…

В середине ноября, когда загустевшая от холода вода была готова замерзнуть, Яна переходила мост, таща тележку с тремя коробками кассет. Видеосеть списала сорок сборников мультфильмов, шесть кассет с экспериментальным венгерским кино, которое никто не брал, несколько упаковок боевиков и мелодрам, и, главное — «Двойника» Пола Хенрейда и «Ребекку» Хичкока. Яна давно о них мечтала, а мультфильмы, боевики и мелодрамы позволяли быстрее наполнять коробку из-под обуви. Еще у Яны кончились сигареты и сломался каблук на любимых ботинках, поэтому пришлось внимательнее относиться к наполнению коробки. И тащиться в видеосеть на другом берегу, впрочем, за Хенрейдом и Хичкоком Яна пошла бы по снегу босой. Даже через мост. Ведь можно смотреть на швы мокрой каменной плитки и не обращать внимания на тех, кто стоит у перил.

Колесики поворачивались неохотно, забитые редким мокрым снегом. Яна шла, опуская голову все ниже, а потом не выдержала и подняла глаза.

У перил стояла высокая женщина в фиолетовой парке. По спине рассыпались светлые волосы, в которых блестели капельки растаявшей воды.

Женщина смотрела прямо на нее. Глаза у нее были серые, обведенные фиолетовым, в тон парке, карандашом.

Яна не видела эту женщину в интервью о смерти Юлии — девушки, которую убили в последний теплый день года. Но она не могла стоять здесь просто так. На том самом мосту, на том самом месте, откуда сбросили тело. Может, на черных перилах еще можно было отыскать пятна невымытой дождями крови.

Юлии было девятнадцать, а женщине — около тридцати. Старшая сестра?

Говорить о Лоре Палмер не хотелось. Развернуться и уйти почему-то казалось невозможным.