Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ)

На этот вопрос у Яны тоже не было честного ответа. Она смотрела этот фильм дважды, один раз с Алисой, а второй — чтобы войти в транс. Второй раз она выбрала сцену сна Савако, потому что сон был о синей ночи, мосту, троих смеющихся мужчинах, двух белых масках и девушке, которая увидела лица под масками.

Яне тот транс не принес утешения. Не мог принести, глупая была идея. Норе она, конечно, ничего не сказала.

— Достаточно китч. А может, я хочу, чтобы вы меня считали очень умной и загадочной, — усмехнулась Яна.

— Я все равно не знаю, что это за фильм, — вздохнула Нора и навела объектив на фурин.

Тело паука щерилось острыми краями руны Хагал, рядом неотвратимая петля Ансуз. Рядом с Берканой, означающей Нору, — перевернутая Турисаз. Здесь было и предвестие предательства, и расплата, и гнев. Очень много гнева было в темных вишневых косточках на старом бархате.

Она медленно набросила на руны край тряпки. Перемешала их, свернула в узел и сунула под прилавок.

— Вы скоро получите повышение и будете жить долго и счастливо, если не забудете, что нужно остерегаться черных собак, — сообщила Яна.

— Отлично, — улыбнулась Нора. — Вы давно здесь работаете?

— Почти год, — ответила Яна. — Я открыла прокат незадолго до смерти Веты. Сейчас дают кредиты под очень лояльные проценты.

— И прокат приносит прибыль?

Яна молча выдвинула ящик кассы, в котором болталась мятая пятидесятирублевая купюра.

— Может, вы напишете хорошую статью, и люди начнут ходить чаще, — обворожительно улыбнулась Яна. — Не забудьте написать, что у меня много дублей редких фильмов, и я готова их продавать. А еще я устраиваю показы.

— Но год назад повсюду уже продавались диски, — заметила Нора. — Я, как и многие другие, считаю, что будущее принадлежит DVD.

— Люди привыкли к прокатам, — безмятежно улыбнулась Яна. — Я посоветую фильм, достану редкую кассету и не возьму много денег. Я погадаю, сварю кофе и включу кино для ночного показа. Ни один домашний проигрыватель…

Яна ворковала, с нежностью гладя прилавок и бросая влюбленные взгляды на пустую кассу. Показывала развешенные на стенах старые афиши и репродукции Климта. Зажигала свечи и лампы в красных абажурах, а потом гасила их. Она видела, что Нора скучает, но продолжала пичкать ее уютной ложью так же, как пичкала себя ночными фильмами и виноградным коктейлем. Лишь бы медный след никуда не привел. Лишь бы Нора выпустила свою статью и больше никогда не появилась в ее жизни.

Но Нора слушала.

Скучала, но взгляд у нее был серым и цепким. Она слышала, что Яна говорит правду, но не знала, зачем она ее говорит. И этот вопрос явно интересовал ее больше, чем рассказы про коллекцию Годара.

Нора еще что-то знала, но Яна никак не могла понять, что именно.

Пусть Нора уйдет. Пусть сделает Яну героиней истории вроде «Мечтателей» Бертолуччи и уйдет. Яна готова ради этого ходить по прокату голой и курить, стряхивая пепел на пол.

— Видели «Мечтателей»? Я смотрела в кино восемь раз, мечтаю достать запись…

Только пусть наконец уйдет.

Дрожал в красно-золотом полумраке медный след — опустишь глаза и найдешь.

Но она не уходила. Задавала вопросы, улыбалась, трогала ее афиши, колокольчики и свечи. Смотрела, и взгляд у нее был ледяной, как речная вода.

И взгляд у нее был как у Веты, когда она в последний раз смотрела Яне в глаза.

— Я не мечтаю открыть еще один прокат, этот бы не закрылся, — сказала она и тут же, не меняя интонации, продолжила: — смерть придет, и глаза у нее — твои.

— Что?..

— Я здесь сдаю истории внаем, Нора, — глухо сказала Яна. — А тебе подарю. Ты ведь пришла послушать сказку — слушай. Жили на свете две сестры.

Лица у девочек были одинаковые, такие одинаковые, что никто не мог отличить, и глаза у обеих — отраженное в живой воде небо. Только у одной душа была черней, чем самая долгая ночь, но у другой доставало мудрости в душу сестре не заглядывать. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Не спорили сестры из-за лент и булавок, не спорили из-за цветов, что приносили те, кто искал их любви. Дешевы были булавки и дешевы были цветы — надевала одна платье сестры, да волосы так же расчесывала и те, кто приносил им вербейник и левкои не угадывали обмана. Но однажды пришел другой. Он не приносил ни цветов, ни лент, ни раздора — лишь смотрел в глаза одной из сестер и всегда узнавал ее. Говорила ей сестра: «не ходи из родительского дома, не переступай порогов, а если переступаешь — не давай распутывать своих лент, да не бери чужих цветов». Разве слушала ее сестра? Это в родительском доме они были вдвоем, это у отца и матери под присмотром они росли одинаковыми, только одну темнота изнутри грызла, а другая этой беды не знала. Но там, там, где чужие цветы и распутанные ленты, каждая становилась собой. Одной это нравилось. Другой нет. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.