Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ)

— Вот тут письмо… его давно принесли. Яр тогда тоже уезжал, я и забрала, чтобы никто не украл или не выкинул случайно. Потом разглядела, от кого… и не смогла отдать. Хорошо, что ты пришла. Меня так это письмо мучает, а отдать не могу, — призналась она. — Раз ты ему подруга — бери. Хватит у тебя духу — отдашь.

Нора успела подумать, как здорово жить в мире, где моральные дилеммы решаются за лепешку. Протянула руку и взяла конверт.

«От кого: Маянская Рада. А.»

Графа «кому» была густо заштрихована.

Она молча опустила его в карман.

— Спасибо вам. Очень вкусная лепешка.

— Сама знаю, — улыбнулась Фаиза.

…

Нора долго стояла на крыльце, радуясь чистому воздуху и заткнувшемуся магнитофону. После продымленной кухни и причитаний Фаизы хотелось только холода и тишины.

Яр уехал. Некстати вспомнилось, как несколько часов назад из ниоткуда взялась песенка про последний шанс. Теперь Нора пыталась понять, почему у нее ощущение, что шанс она упустила.

Но ведь она поехала. Сказала нужные слова, выслушала нужные слова. Забрала какие-то слова, запечатанные в конверт. И все равно ощущение, будто случилось что-то плохое, не отступало.

На следующий день она, сама не понимая зачем, поехала к Яне смотреть странное кино, состоящее из вспышек цвета, слишком красной крови и беспощадного поклонения красоте. Яра, конечно, на том показе не было.

Было письмо. Нетускнеющее ощущение непоправимого. И ощущение пустоты, отпечатавшееся на ладони.

Письмо Нора не вскрывала. Она надеялась дождаться Яра.

В любом случае, она надеялась, что зима будет долгой. Где бы Яр ни был, что бы с ним ни случилось — Нора верила, что зимой настоящее зло спит.

Наверное, заразилась от Яны.

Глава 12. Иди вдоль реки

Она поливала из шланга и без того чистый бетонный пол. Он собрал окровавленную пленку в плотный полиэтиленовый пакет и старательно перематывал его скотчем.

— Это последний раз, когда я тебе помогаю.

— Тебя вообще здесь быть не должно.

Она сдула со лба светлую прядь. Потом выключила воду, подошла к одной из полок и уставилась на разложенные инструменты. Ни одной мысли в звенящей пустоте головы. Ни одной — а слова откуда-то брались.

— Она ничего не ест. Я не знаю, что делать.

— Ты вызвала врача?

— Вызвала, — она развела руками. — Пришел интеллигентный мужчина с во-о-от такими мешками под глазами и сказал пить валерьянку, водку не пить, а ему мозги не трахать. Он вот так и сказал.

— Я с ней поговорю.

— Давай скажем ей правду?.. — прошептала она. — Я устала играть это в четыре руки.

— Не знал, что ты такая жестокая. И не кажется ли тебе, что шести рук здесь будет многовато?

Она хихикнула в сжатый кулак. Рядом с пассатижами лежал ноготь — блестящий и прозрачный.

Он выпрямился. Она смотрела, как за его рукой, которой он вытирает пот со лба, тянется кровавая полоса.

Она оглянулась. Толстые выровненные стены съели почти треть пространства гаража. Когда он затихал, ей казалось, что она слышит, как кровь течет по ее венам. Панели на стенах были веселого желтого и оранжевого цвета, в форме пчелиных сот. Кое-где на них виднелись капельки крови.

Ее мутило, потому что это не могло быть правдой. Потому что человек, которого она знала, ни за что не стал бы никого пытать. Никого бы не убил. Этот человек вообще никому никогда не делал больно, а тот, кто оклеил гараж звукоизоляцией и теперь выжидающе смотрит на нее, разметив лицо кровавой полосой, будто неудачным гримом — это какой-то другой, незнакомый ей мужчина.

— Иди в милицию. Скажи, это я во всем виноват, я подтвержу. Это будет правильно. Я… одобрю, если пойдешь.

Она поджала губы. Ей нечего было ответить.

В милицию? Да, это будет правильно.

Она не сводила глаз с прозрачного лепестка ногтя. Рядом лежал поникший белый георгин.

Она улыбнулась. Взяла цветок и приложила ко лбу.

— Мне идет, а? Помяну тебя в своих молитвах.

— Не надо.

— Она все равно узнает. Все узнают. Я тогда наконец-то стану свободна.

— Ты и сейчас свободна. Иди. Говори что хочешь и кому хочешь, а я уже не могу сопротивляться. Да я и не хочу. Всю жизнь сопротивлялся, боялся этого, таблетки пил. И чем все кончилось?

— Но ты продолжаешь брать таблетки. А в газетах не пишут про наркотики. Зачем тебе такая шумоизоляция, если они все равно не кричат?

— Кричат, — тихо сказал он, а потом поднял руки и прижал ладони к вискам. — Кричат, а потом продолжают кричать здесь.

Она слышала. Она ни разу не слышала этих криков наяву, но здесь, в темноте, наполняющей голову, темноте, зажатой висками, зажатой ладонями — там крики не стихали. И, наверное, не стихнут уже никогда.

— Я ему расскажу. Все расскажу, всю правду. Только знаешь что? Это не пьеска в четыре руки. Это просто куча дерьма, которую мы вдвоем жрем.

— Кто-то на тебя плохо влияет.

— И нихрена это дерьмо на троих не делится, — упрямо продолжала она. — Каждый из нас по ведру набирает и каждый день из этого бездонного ведра жрет. Кому-то рассказываешь — вручаешь и ему такое. И он его будет таскать. Ну ничего, мы справимся.

— Не нужно. Не говори ему ничего, ты только все усложнишь.