Я знаю точно: не было войны (СИ)

— И работников у него не было? Одного? Двух? Или пятерых?

— Когда ребенком был — помогал ему в мастерской. А работу отец делал сам. Так что я не работник. И брат меньший ему помогал. Алексей. Но не работал.

— Учился делу?

— Нет. Он сейчас в школе еще учится.

— Значит, Арам Григорьянц — простой сапожник?

— Арам Кардгян. Мы с отцом давно не живем. Фамилия матери.

— Почему расстались?

— Это у родителей спросите. Не у меня.

— Отец детям помогает?

— Нет. Он беден.

— Неужели у армян отцы забывают детей?

— Не забывает. Но помочь не может. Это разные вещи. Он был ранен в боях с басмачами.

— Вот как? — Корнеев изобразил удивленное лицо.

— Командовал отрядом красногвардейцев. Под Бухарой тяжело ранен. Трудится. Но здоровье слабое.

— И ваша мать его оставила?

— А вам-то что с этого?

— Молчать! Вопросы. Задаю. Я!...

Особист громыхнул кулаком по столу. Ему хотелось громыхнуть по роже этого молодого армянчика, наглого не по годам. Но пока что было не за что. Пока что…

— Кто ваша мать?

— Нас в семье пятеро: три брата и две сестры. Она детей растит. Подрабатывает. Шьет. Стирает. Убирает у кого надо. Как-то справляется.

— Так это ее фамилия Григорянц?

— Так точно.

— Скажите. Это верно? У армян. Фамилия с -ц на конце — княжеская?

— Так говорят. Только это не так. Так раньше было. Лет сто назад.

— Так ваша мама не княжна? Бывает такое. Вышла княжна замуж за ПРОСТОГО сапожника.

На слове «простого» Макар сделал особое ударение.

— Ее отец тоже был простой сапожник. Мать — швея. Она шить и научила.

— Кругом простые сапожники и швеи?

— Так точно.

— Хорошо. Можете идти. Но если вы что-то скрыли…

И особист Корнеев нехорошо улыбнулся — криво, зло. Аркадий тут же понял, что имеет в этом хорькообразном человечке опасного врага. Да нет. Не только врага всех в части. Но теперь и его личного врага, который еще попьет ему немало крови и нервов.

Глава двенадцатая. А может, это любовь?

Глава двенадцатая

А может, это любовь?

Моня и Арончик встретились вечером — на следующий день после того, как молодой человек съездил за документами и какими-то вещами в Винницу. Летний вечер был ласковым, но дело уже неотвратимо шло к осени и ближе к ночи становилось холоднее. Вечерние сумерки шли откуда-то с холмов, а на румынской стороне было еще чуть светлее. Солнце практически закатилось за горизонт, окруженное нежным розовым отсветом тонких перистых облаков. Они направлялись к набережной — одной из самых красивых улиц города. Вековые липы бросали густые тени, в которых так уютно было прятаться влюбленным, стройные пирамидальные тополя, и раскидистые ивы у реки делали набережную еще более уютной и спокойной. Ветер нежно перебирал листья деревьев, создавая ненавязчивый шепоток, в который так и хочется вслушиваться. Горько пахнут поздние травы, недавно скошенные аккуратным служителем парка. И этот запах смешивается в одуряющий аромат с легкой речной прохладой, такой долгожданной в еще жаркое летнее время. Сейчас эта прохлада может показаться излишней, но влюбленным не до того. У них свои дела, которые не зависят ни от погоды, ни от государственного строя, ни от чего-то еще. И атмосфера этой поздней летней любви пропитывает набережную, как пропитывает даму высшего света аромат духов от Шанель.

Арон в ослепительном белом костюме, легком, хорошо сшитом, сидевшим на нем, как влитой. Он не был красавцем, но по мнению девушек был парнем видным и интересным. Может быть, его немного портили безвольные губы с опущенными вниз уголками, да еще крупный нос, придававшие лицу выражение постоянного ожидания неприятностей, но кто-то посчитал бы такое выражение «байроновским». В нем действительно было что-то от героев давно минувшей эпохи: деликатность, воспитанность, умение держать себя, ощущение мужской сдержанной привлекательности, и в тоже время ощущение какого-то трагического рока, который витает над ним. Ну чем тебе не Чайльд Гарольд, только в еврейской телесной оболочке?

Монечка оделась на свидание достаточно легкомысленно — она была в легком белом платьице в мелкий сиреневый горошек, в руках нервно сжимала маленькую сумочку, последний писк могилевской моды — эту сумочку Моня позаимствовала на время свидания у своей школьной подруги и теперь больше всего боялась ее потерять. Сестры называли ее еще Моня-растеряша, она постоянно что-то где-то забывала.