Я знаю точно: не было войны

— Это было во вгемя восстания, того самого, я гассказывал… Я не все рассказывал, — старик выпустил трубку из руки, снова взял в кулак, постучал ею зачем-то об край стола, было видно, что особого желания продолжать рассказ у него не было, но все-таки пересилил себя, продолжил, — меня отправили в Могилев. Наш отряд кгггасной гвардии в Ямполе только сформиговали, люди были не самые надежные, да и не слишком шли охотно воевать — устали от войны люди, еще как устали. Я, как только в Могилев въехал, сразу в гевком, там такой товарищ Ерман был, маленький, шустренький, горбоносый. Такое шило, что во все дыры… Тот разорался. Мол, кто ты такой! Я ему бумагу подал и говорю, мол, мужички восстали, тяжело будет, помощь нужна. Он еще больше газорался. Построил отряд, чтобы с нами пойти на Ягугу, выступил с пламенной речью, мол, по селам мужички восстание подняли, взбаламученные петлюровскими недобитками, надо в Ягугу не допустить. С ним кто-то еще шел из ревкомовских. Не помню, кто, я только его знал. А мне винтовку дали, говорят, старик, не подведи. Идем, не подвожу. Дорога шла от поля мимо лесочка, да в два поворота и к самой Ягуге. Только там нас ждали. Почему я при первых же выстрелах в лес рванул, на засаду пошел? Сам не понимаю, только тех, кто в поле убег, никто больше в живых не видел. Меня пуля щелкнула, не пойму как, плечо сразу же загогелось, я потом только понял, что это боль такая… Упал я в какую-то яму, уткнулся лицом в землю. Выстрелы вокруг. Страшно. Понимаю, что не навоюю, раненый, что я, но это только оговорки. Мне еще в жизни не было так страшно, как в том бою. Да и не бой то был — бойня. Потом слышу — голоса. Двое. Меня перевернули. Один был со шрамом на все лицо, тут я поверрил, что смерть моя пришла. Этот меченый, затвор передернул, я глаза закрыл, стал молиться, вот уже не помню, когда молился, а тут все слова вспомнил. Выстрел. Меня чем-то в лоб приложило, глаза открываю и ничего понять не могу… живой. А этот, меченый, мне говорит: «Живи, Лойко, я тебя знаю, повезло, мол, убивать надоело». И кричит кому-то: «Тут все чисто». А мне потом: «Лежи тихо, как уйдем, выбирайся в Могилев, на Ямполь не ходи, там наши». Это был Архип, отец этого парня, а с ним Гнат Горилка. Я только потом понял, что Архип меня дважды спас в этот день. Я, когда повстанцы ушли, пегевязал себя кое-как, да поплелся к своим. Винтовку прихватил. Уже темнело, но я рассмотгел, что пуля Меченого приклад расщепила. А из нашего отряда только я вегнулся. Конечно, под тгибунал попал. Вот эти пули в плечо да в приклад спасли меня — вышел с оружием, не стгусил, а воевать не мог, да…

Старик поднялся, взял трубку и вышел во двор, где уже все было готово для чаепития. А что еще размусоливать? Они и так знали продолжение рассказа: ранение было не опасным, но началась инфекция, чудом вытащили с того света. Комиссовали. Он пожил еще немного у Абрахама, родственника, который жил в Могилеве-Подольском и имел свой домик. Да, домик был маленький, но для Лейбы там место нашлось. И двое детей Абрахама (Лейза ждала третьего) были ему не в тягость. А вот чтобы быть родичам не в тягость, как только Лейба почувствовал себя лучше, вернулся в свой Ямполь, к своему делу — балагурить…

Старый Лейба Голдберг, как только вышел во двор, сразу же закурил, выпустив из трубки клубок ароматного дыма. Сыновья вышли за ним и стали рассаживаться за столом во дворе. Надо сказать, что за чаепитие садились все вместе — женщины, дети, мужчины, вся семья собиралась именно на таких чаепитных посиделках. Еда — дело серьезное, тут бабы мешаться не должны, а вот за чаепитием самое то расслабиться, тут они как раз в помощь будут. За чаепитием можно и дела обговорить семейные, те, которые общие и требуют общего обсуждения. Женщина смотрит на хозяйство по-своему, тут к ней надо прислушиваться, мнение ее уважить. А вот в дела мужские им ходу давать нельзя. Оба сына, обе дочери, младшая еще не замужем, да, не красавица, но и не замухрышка, парни вокруг нее вьются, только она пока еще носиком крутит. Ладно, егоза, все равно найдешь свою судьбу. А вот и внуки — все трое, ну, им-то чаепития пропускать нельзя. Знают, что есть в карманах старого балагуры что-то сладенькое. Нет, не часто Лейба баловал внуков, но как удержаться, да не прихватить для них чего-нибудь этакого? И старик расплылся в довольной улыбке.

Звуки вечернего чаепития разбудили Антона. Он почувствовал, как голод сжал желудок до размера наперстка. Есть хотелось сильно, но парень заставил себя не думать о еде. Для него главное, чтобы все утихомирилось, и старый Лойко сказал ему, когда его выведет из города и переправит на тот берег.