Я знаю, ты где-то есть

– Ну и что? Плевать! По мне главное – что ты вообще решился на поездку с этой женщиной. Ах, как я хочу, чтобы ты влюбился! После Джулии с тобой такого ни разу не случалось.

– Да и то… Можно ли это назвать любовью? Я был совсем юный, мне не хватало тепла…

– Ой, нет! Вечно ты со своим негативом, зачем портить такие воспоминания? Не забывай, что я была рядом и прекрасно помню, как ты буквально потерял голову от любви.

– Ну хорошо. Но мне было больно. Она ни разу мне больше не позвонила, даже не поинтересовалась, что я, как я.

– Но ты же тоже ей не звонил, не интересовался! Вы оба были два дурака-идеалиста. По-моему, это и есть причина твоих неудач в личной жизни: ты всегда сравнивал силу своих чувств с тем, что тебе довелось пережить тогда. Попытайся позабыть прошлое, подойди к этой новой истории серьезно. И не сравнивай ни этих двух женщин, ни твои прежние ощущения с сегодняшними.

– Постараюсь вспомнить этот замечательный совет, когда мы с Авророй сольемся в страстном поцелуе, – пошутил Ноам.

– Нет, лучше когда проснешься у нее под боком, вот тогда-то тебе и надо будет быть честным с самим собой.

Тетрадь откровений

7 августа 2011 года

Как некоторым людям удается определять, что правильно, а что нет, где проходит граница между добром и злом, быть уверенными в том, как им следует поступать, а как не следует? Я говорю не о тех, кто путает «легкость бытия» с самим бытием и думает, что смысл жизни – в наслаждении, в котором они пытаются найти блага этого мира. Нет, я о людях волевых, чья сила заключается в их нравственных ориентирах, о людях, которые сами управляют своей жизнью, держа курс туда, где их ждет долгожданная истина. Они не умеют отступать, они хранят верность своим идеям, отстаивают их, развивают, уверенные в своей правоте.

Я не из их числа и всегда утешался верой в то, что эта несгибаемость есть результат спокойного счастливого детства в семье, где царила любовь и где им говорили, кто они есть на самом деле.

Впрочем, о том же пишет в своих работах и профессор Луццато: сформироваться внутри семьи, чтобы правильно ориентироваться в мире. Но это правило не абсолютно. Что показывает и собственная биография профессора. У него самого было трудное детство, потом близких отправили в концлагерь, его юность прошла в борьбе с врагом. Значит, свою силу он извлек из страданий, а свои мысли – из того, чему они его научили.

В этом и состоит наше различие: в выпавших мне испытаниях я находил повод, чтобы прятаться от мира, он же черпал в них силы для осмысления своего времени, для формулирования идей, которые способны повести за ним других.

Это понимание угрожает самим основам моей личности. Чем дальше я захожу в своих поисках, тем непрогляднее становится туман.

А что, если в конце этого пути меня ждут еще бо́льшие страдания?

Голос Дени Дютертра дрожал.

– У меня ничего не выходит, господин Бомон. Мы не сможем сотрудничать с вами на ваших условиях, при этом зарабатывая на жизнь.

Волнение, с которым говорил его собеседник, тронуло Ноама, ему стало жаль, что он довел его до такого состояния.

– При какой цене вы сможете согласиться на сделку?

– Не при той, что заявлена, – ответил тот. – Впрочем, на них не согласится ни одно французское предприятие, уверяю вас. Если не захочет работать себе в убыток, конечно. На что я пойти не могу. Я и так за последние месяцы уволил половину сотрудников, и…