Я знал Капабланку...

Борис Спасский: «Играя с Фишером, особенно когда тот был совсем молод, Геллер всем своим видом и мимикой показывал: «Ну, что ты, дерьмо, претендуешь на то, чтобы быть гением?» Отношение, которое Фишер несомненно чувствовал. Помню, еще на сборе команды России перед одной из Спартакиад смотрели мы вариантСвешникова. Показывал сам Свешников. Нужно было посмотреть тогда на Геллера! Он презрительно поджимал губы, закатывал глаза, глубоко вздыхал, говоря, что такие позиции играть нельзя, что в позиции черных одни сплошные дыры, совершенно не замечая козырей черных. Надо отдать должное Свешникову — другой бы вскипел, а он вел себя безукоризненно. Нет, Геллер не был добряком, он скорее работал под добряка. Но он очень помог мне во время матча с Петросяном в 1969 году, и в матче с Фишером был он фактически единственным, кто мне действительно помог. Ни Ней, ни Крогиус, ни приехавший уже в самом конце Болеславский, анализировавший так и не встретившиеся в матче дебюты, не помогли мне, а он действительно работал, переживал… Хотя практически все, кого он тренировал, проигрывали. Была здесь, думаю, и зависть — почему он, а не я? Ну, и упрямство, зачастую недоброе. Чувства эти превалировали иногда над его замечательными шахматными качествами. Нет, не думаю, чтобы он интриговал, но то, что с большой подковыркой был — точно. Был он добродушен, но не сусален, такой внешне добродушный одессит, хотя, конечно, был оппортунист, делал все, что ему выгодно было; когда стало выгодно — ушел к Карпову… Помню еще, что во времена своего чемпионства воспользовался одним его советом, хотя никого не слушал и всегда предпочитал идти своим путем. А сказал он мне: "Борис Васильевич, вы чемпион мира, вы стоите на вершине, не вмешивайтесь в дела претендентов, в их распри, их проблемы, не ваше это дело, не дело чемпиона", — послушался его. Храню о нем хорошие воспоминания…»

Последние шахматные годы Геллера дались ему тяжело. Хотя сам он на пороге своего пятидесятилетия писал, что «не следует закрывать глаза на то, что все мы рано или поздно проигрываем партию суровому и непобедимому сопернику — времени», всегда хочется верить, что это относится к кому-то, к другим, не к тебе. «Какие тут секреты — работать с годами надо больше — вот и все», — сказал он после выигрыша чемпионата страны в 54 года. Но уже вскоре осознал, что никакой анализ и никакая работа не могут компенсировать легкости, огромного желания и волевого напора молодости. Привыкший все анализировать и во всем докапываться до истины, он сам поставил диагноз шахматисту в пору старения: «Более всего снижается стабильность расчета многочисленных мелких вариантов, составляющих ткань обычной, то есть на привычном жаргоне — «позиционной» игры. Повышается опасность просчетов, которые проходят, как правило, за кадром, так и не реализуясь в форме состоявшихся зевков. С рокового пути в последний момент удается свернуть лишь ценой большего или меньшего ухудшения позиции. А со стороны это выглядит едва ли не как непонимание. В результате жертвой старения зачастую становится так называемая техника, что может показаться странным человеку, воспитанному на журнально-книжных стереотипах».

Тем не менее, он все равно оставался самим собой — бескомпромиссным, отстаивающим свою шахматную правоту. Если Геллеру казалось, что нарушаются законы шахмат, что что-то делается не по правилам, он снова погружался в длительные раздумья, считая своим долгом наказать, опровергнуть, доказать… «Тот, у кого уже не хватает храбрости для осуществления своих замыслов, теряет способность борца и приближается к закату», — писал Ласкер. У Геллера до конца хватало храбрости для осуществления своих замыслов, у него не хватало сил. Он проиграл всухую оба матча на турнире в Тилбурге Чандлеру в 1992-м и ван Вели год спустя, но ни в одной из этих партий не поступился своими принципами, преждевременно сняв напряжение или нивелировав позицию. «Ну, совсем не тяну», — говорил он с виноватой улыбкой после проигрыша одной из них, наиболее обидной. Помню еще, как в конце 1987 года спросил его, вернувшегося из Индии, где он проиграл белыми семнадцатилетнему подростку, затратившему на всю партию где-то около получаса: «Ну что, Ефим Петрович, мальчонке проиграли?» — стараясь попасть ему в тон. «Мальчонке? — посмотрел на меня с неодобрением. — Да я, может быть, будущему чемпиону мира проиграл…»