Я знал Капабланку...

На Бориса Спасского Левенфиш произвел огромное впечатление, когда в Ленинграде во Дворце пионеров показывал партию Алехин-Ейтс, блестяще выигранную Алехиным: «И партию я эту навсегда запомнил, и манеру, в которой Левенфиш партию эту показывал, доступную и скромную одновременно. И шахматисты это чувствовали и уважали очень Григория Яковлевича. А вот Ботвинника, наоборот, терпеть не могли, кроме, разумеется, тех, кто его лично не знал, а оглушен был фанфарами или информацию из газет только черпал. И манера его изложения была подавляющая, безапелляционная. И как Левенфиш к Ботвиннику относился — понятно и, когда молодой Миша у Ботвинника матч выиграл, радовался Григорий Яковлевич очень и не только потому, что Таль свежую струю в шахматы внес.

Зак ведь хотел меня сначала Левенфишу передать, и у меня встреча с ним была. Было все это в 1951 году, мне тогда было четырнадцать лет, помню партии ему свои показывал, варианты, горячился очень, совсем как молодой Каспаров. Мы ведь все гениями были в молодые годы. И еще раз был после этого у него и смотрел на него во все глаза…

Обладал он огромным природным талантом и игроком был выдающимся. Левенфиш ведь Ботвиннику в 1937 году матч не проиграл, а тот ведь тогда в расцвете сил был. Инициативу чувствовал прекрасно, играл по позиции, но тяготел к тактике. Поведения за доской был безукоризненного — по части разговоров, полуподсказок, некорректного предложения ничьей — терпеть этого не мог. Это уже потом после него росло новоелоколение, шпа-нистое. С болтовней во время игры, сплетнями и все такое…

А то, что был он жесткий, колючий на словах, то как ему было не быть колючим, когда его советская жизнь фактически уничтожила. В душе же был отзывчивый и очень тонкий. Все его уважали очень, и не случайно первый вопрос, который мне Богатырчук в Канаде в 1967 году задал, был о Левенфише. Когда я сказал, что Григорий Яковлевич вот уже несколько лет как умер, отвечал Богатырчук: "Жалко. Мы ведь так хорошо понимали друг друга". Таких, как Левенфиш, были единицы. Все, что я о нем знаю, это только хорошее и представить себе не могу, чтобы о нем что-либо, кроме хорошего, можно было сказать. Сделал он для меня великое дело: когда я мальчонкой еще был, стипендию мне пробил. Одно слово — светлая личность. Но и трагическая. Был он настоящий шахматный великомученик. Я бы и название такое дал для статьи о нем: "Шахматный великомученик". Сохранил я к нему огромное уважение на всю жизнь».

В 1947 году Левенфиш в качестве запасного советской команды выезжает в Англию, чтобы принять участие в матче Англия — СССР. Это был первый выезд Левенфиша за пределы Советского Союза. Кроме неприятностей, он ему ничего не принес.

В жизни случается иногда, что события маловажные, незначительные имеют для нас неожиданные, далеко идущие последствия. В 1910 году в Вильно Левенфиш играл матч с шахматистом по фамилии Лист. Как утверждал сам Лист, его настоящая фамилия была Одес, и родом он был тоже из Одессы. Чтобы избежать путаницы с получением писем (Одесу в Одессу), он изменил свою фамилию. Как бы то ни было, матч закончился вничью и почти стерся в памяти Левенфиша. Спустя 37 лет в Англии он повстречал старого знакомца, радостно бросившегося ему навстречу. Сцена эта не осталась незамеченной ни для руководителей советской команды, ни для кое-кого из гроссмейстеров, оповещавших обо всем предосудительном органы безопасности. Поведение советского гражданина за границей всегда было строго регламентировано, здесь же нарушение было налицо: старая связь и контакт с представителем капиталистической страны, идеологически враждебной Советскому государству. Левенфиш вспоминал позднее в доверительных беседах, что у него были «большие неприятности». Больше за границу он не выезжал. Вскоре он переехал в Москву, но и здесь его ждали нелегкие времена.

Александр Константинопольский: «Со стороны спортивных властей Левенфиш постоянно встречал предвзятое, а то и недоброжелательное отношение. Он был колюч на язык, любил резать правду-матку, а это не могло нравиться».

Единственный из советских гроссмейстеров он не получал стипендию. «Жил он очень бедно, — вспоминает Яков Нейштадт, — в комнате с дровяным отоплением в коммунальной квартире. Иногда его можно было встретить в Артистическом кафе в Камергерском переулке напротив Художественного театра. И здесь он выделялся по осанке, манерам, умению вести беседу. Левенфиш был, конечно, аристократом по духу и воспитанию. Он очень нуждался, но никогда ни на что не жаловался».

Василий Смыслов: «Высокоинтеллигентный человек был Григорий Яковлевич, а жизнь вел бедную. Трудную жизнь. Был он загнан жизнью и нуждался материально. Выступал он во многих местах, чтобы деньги заработать, и на старости лет был вынужден делать это. Относился он ко мне с большой теплотой, да и я любил его очень.