Яблоки и грецкие орехи

Первая модель поведения предполагала заискивание перед покупателем и подхалимаж. Третья – полное подчинение своей воле и навязывание. Вторая модель, нечто среднее – безразличное отношение к покупателю. Федор судорожно полез в карман. Его оглушила цифра. Он рассчитывал на двадцать пять рублей, не больше. Прозвучавшая сумма никак не походила на ту, которую он был готов заплатить. Умом он понимал, что азербайджанец обманул его, причем внаглую, но природная нерешительность и трусоватость принуждали его к тому, чтобы сделать “хорошую мину при плохой игре”. Показать, что его так оскорбительно явно обманывают, было унизительно для него. Федор не мог вступать в перепалку и поднимать скандал из-за переплаченных двадцати рублей. Он понимал зачем азербайджанец бросал пакеты на весы, Федор видел, что тот ничего не считал, а называл нужную сумму на свое усмотрение, но стыд, жгучий стыд за то, что его так беззастенчиво обманывают, что считают возможным так примитивно его обсчитывать, будто залезая к нему в карман, не обращая внимания на хозяина и его реакцию, сковывал и не позволял даже просто развернуться и уйти. Стыд заставил протянуть руку с деньгами и взять эти два треклятых пакета. Когда продавец, получив деньги, передал пакеты, Федор почувствовал их подозрительную легкость. Если бы вес пакетов хотя бы отдаленно напоминал тот, который называл азербайджанец, то Федор, молча забрав пакеты, сразу ушел бы, но такая вопиющая наглость переполнила его чашу терпения. Соседние продавцы-азербайджанцы и русские продавщицы цветов с интересом наблюдали за этим обычным для них аттракционом. И те, и другие периодически перебрасываясь фразами, похохатывали. Так они развеивали скуку от отсутствия покупателей. Но теперь Федору стало стыдно уходить вот так, молча унося в руках три яблочка и горсть орехов ценой тридцать пять рублей. Уйти под прицелом нескольких смеющихся пар глаз, утеревшись, как от плевка в лицо, он уже не мог. Та самая дурацкая гордость, заставлявшая по началу делать вид, что все хорошо, когда его так незатейливо обманывали, теперь не давала тихо сбежать, оставив наглых продавцов в полной уверенности, что им это может в очередной раз просто так сойти с рук. Убежденность в собственной безнаказанности лоснилась на их лицах, мерцая желтыми блестками то в золотых коронках, то на массивных золотых перстнях.

Слова, произнесенные с заданной высотой были поначалу дежурными и неискренними, но по мере того как торгаш распалялся, крик наполнялся эмоциями и красками. Соседи подбадривали его, как, наверное, он подбадривал их в таких случаях. Федор стоял в недоумении – за его же деньги, вытянутые мошенническим способом, на него кричали и гнали. Втянув голову в плечи, он стоял между торговых рядов с двумя тощими пакетиками в одной руке, двумя большими во второй, и думал что же делать. Страх давил его все больше, поглощая волю к сопротивлению, как черная дыра безвозвратно засасывает в себя материю и свет, так его воля сужаясь, скукоживаясь, быстро исчезала где-то в районе живота. Слова и хохот хлестали по щекам и ушам. Столкнувшись с суровой реальностью, Федор увидел себя жалким и ничтожным, особенно после своих героических хмельных фантазий. Он в доли секунды почувствовал, как его покидает нечто, без чего его дальнейшая жизнь превратится в существование, когда самый смысл жизни, способность к сопротивлению, способность противостоять, будет им утеряна, и он навсегда превратится в того, кого на короткой веревочке могут привести хоть на заклание. Не придумав ничего лучше, со словами: “Вот это еще взвесьте пожалуйста”, он вынул из бруствера самое нижнее яблоко. Вся каскадная конструкция из красивых блестящих плодов не удерживаемая ничем, тут же обвалилась. Красные, желтые, зеленые яблоки, весело подпрыгивая, покатились в разные стороны. Федор хотел было также дернуть и апельсиновую пирамидку, но передумал. “Извините, я такой неловкий”, – процитировал он фразу из какого-то фильма, бросил яблоко на пол, развернулся и пошел к выходу. В спину ему неслись проклятия торгаша, но остановить Федора, тем более что-то ему сделать он побоялся.