Яблоко

— Да я хуй знает… Может, шоферил. Говорю, что люди говорят. Его долго не было, я малой был. Вернулся — тут.

— На зоне..?

— Я хуй… да не. Не. Знали бы. Тут не скроешь.

— Что вообще сказали? от чего?

— Да ни хуя. Дядя Федя смотрел говорит сердце. Дядя Федя конечно… Всех тут лечил. Но ему-те стакан налей — он жабры найдет. — Замолчал.

Коля захотел встать. Лёня толкнул его взад.

— Сиди.

— В чем дело, Лёня?

Лёня отступил на шаг. Смотрит холодно.

— Я конечно знаю, то есть я так предполагаю, что это не ты. Но я тебе советую, пока не поздно… Уезжай. Здесь трупов не было — я говорил. И я не хочу здесь быть, когда всё начнется. Я вперед тебя съебу.

— То есть, ты предполагаешь, что это не… я? Вилю убил?

Захохотал бы в голос. Но вроде случай не тот.

Лёня глядит сверху вниз, даже с каким-то превосходством.

— Помнишь, ты говорил — про людей, про друзей… Тайных. Ты в это дескать не веришь… Так вот он у тебя есть.

25/ — Доброе утро.

— Утро, — передразнила. Решил не обращать.

— Что сегодня — суббота? — «Почему ты дома»: читай.

— А ты не знаешь.

Два дня бродил по лесу. По опушке, между лесом и полем. Далеко. Птицефабрику видел. Близко не подходил. Низкие здания, крыши скатом, четыре. За забором из бетонных блоков, белых, тянутся до другого, далекого, леса. Город наступает. Как наступает, так и отступит. Зарплату не платят. Воочию увидел через пять лет: забор повален, крыша побита, серые стены без стекол. Через тридцать — что будет? Как ни старался, не смог. Может, не доживет.

Виля.

В Виле он увидел ту ненависть — что есть и в нем. Но закоренелей. Глубже. Ненависть Вилю убила. Виля его не убил — и тем кончил себя.

.представил, чем ответил бы — даже рассмеялся. Виля — враг. Меньше врагов — меньше забот. …И что делать с таким, как Виля? Бухать после двух; рядом железный друг трактор. Он бы не отказался.

Она не знала («малая была»). Ни разу не видела. От матери слышала, что помер тракторист. Чувствительностью никогда не отличалась. Нет, отличалась — изредка. Неожиданно. Не тот, значит, случай.

Прямо на его глазах, вдалеке, включились по цепочке фонари. Пока дошел, совсем было темно. На улицах — никого. На речке, где малые сидят, — никого. Опустела без тебя земля — строчка той песни. Как ни гнал, к Виле возвращалось. Вращалось. По разговору если судить — не выбирался дальше соседней деревни. Он ждал этой земляной ненависти; готовился выдержать — даже разочарование какое-то было: попробовали каждый по разу, всё? а во всех возможных составах? И — кончилось.

А нет, не вымерло: отходя от фонаря, увидел в одном окошке синий свет телевизора — и дальше видел во всех. Странно, что у Гели нет. Он бы посмотрел. Какую-нибудь серию какого-нибудь сериала. Включилась музыка из «Шерлока Холмса». Устал хуже, чем когда копал. Нестерпимо хотелось выключить. Я вперед тебя съебу. Что ж ты, Виля.

Геля говорит.

— Уехала. Вчера яшщэ. Грóшы ей дала на билет.

Включился.

— В город? Опять к сестрам?

— Ну. У горад… В Москву. Нейки друг у нее там.

Подождала, поджала губы. — Я сразу сказала-те, — перешла на русский. — Сразу надо было думать. Раз она мать кинула. И тебя кинет.

Коля стоял, вглядываясь в себя. Ничего не чувствует.

— Есть будешь?

— Геля… Я здесь побуду. Если разрешишь. Ты меня не увидишь. Хочешь, наоборот, всё делать буду.

— Разрешаю… — Губы сморщились в усмешке. Первый раз подумал — красивая, наверно, была женщина. — Мне не мешаешь, живи.

Коля вошел в комнату. Гитара. Надо вернуть гитару.

26/ Коля шел по деревне. Полевая, семь? Спросит у магазина. Где живет малая с гитарой. Вернуть. Нет более важного дела.

А прямо у магазина: восемь. Большая цифра.

В калитку; постучался. Открыла плотная, в завивке. Возраста Гели — точно суббота.

— Я вернуть… — Имени ее он не знал. Протягивает гитару. Та не берет.

Открылась дверь из глубины — выскочила. Глаза расширились — сейчас тоже выскочат. Стоят обе.

Прислонил к стене, вышел.

Малая догнала на улице.

— Ты тоже не думаешь, что это я?

Затрясла головой.

— Как узнала, о чем спрашиваю? — пошел, не дожидаясь.

Геле принесли телеграмму. Вглядывалась, морща лоб. ВСЕ НОРМАЛЬНО ПРИШЛИ ПЯТЬДЕСЯТ ДАВАР

пОШЛА В ПОЧТУ, там сказали, что «ДАВАР» это до востребования — ошиблись, которые принимали. Морщила лоб. Почему «до востребования». А можа «до свиданья». — Тогда вернется перевод, втолковывали. Через месяц. Послала сто. У нее были. И больше было. Теперь и ничего не купишь, на пятьдесят-те.

Показать. Решила не показывать. Мается малец, видно. Все ж не выдержала, спросила вечером. Известное зло. Там — неизвестное.

— А… — сидел над тарелкой. — Всё нормально, — отозвался (как в телеграмме! — а она не показывала). — Это мой друг. Он богатый. Я тоже поеду… потом. Пока побуду… Если разрешишь.

Разрешаю же, уже сказала.

27/ Коля вышел из темноты с протянутой рукой.

— Дай.

Пиво. Может, сидр. Вроде воды. Глотал захлебываясь. По подбородку потекло, тогда опустил, канистра почти опустела.

Ближайший к нему отодвинулся, отсел. Потом вообще встал, слился.

Коля оглядел их, канистру держа в руках. Без огня. Лиц не видно. Кто что говорил — смолкли.