Яблоко

— Пятнадцать.

— Молодец. Тебя б не били.

— Ай… — теперь смех. — Что ты плетешь.

— Я электричество секу, механику вижу. Унитаз могу починить, или дверную ручку. Или выключатель. АК за восемнадцать секунд складывал. Не веришь? А секрет прост: мелкая моторика; та, что на гитаре. Автоматы променяем мы на кайф наоборот. Мне б снайпером — а меня в кочегарку. Гидравлика эта не работает в моей голове. Ничего прочного, все течет. Три рукава? А если миллион? Откуда взять на всех эти ваши атмосферы?

— Ты мне про армию никогда не рассказывал.

— Нечего рассказывать. Ноль информации.

Деревянный забор; ворота; в воротах калитка. За калиткой открылся дом — длинный. У нее тоже не маленький но тут длиннее в два раза.

Но повел не туда: к сараю у ворот.

— Тут. — Тяжелой рукой надавил на плечо, стой. В темноте зазвенели ключи.

Стоял. Дядька — звали его Аляньчын, так за столом, обе, и старая и молодая. Или Ляньчын. По-китайски. Аляньчын Амельянович, — вытолкал наружу черный мотоцикл-коляску.

Побежал — легко, при его массе, к воротам.

— Чего ждешь, — вернулся, — садись.

— Куда? Я не влезу.

— С ушами утонешь. — Алянчын подтыкал на нем полог, подвернул под самые зубы. — Держись вот здесь.

Взгромоздился в седло, мотоцикл присел.

Поехали по улице, пешком быстрее. Коляска подскакивала, сзади дребезжал еще какой-то прицеп. Деревня кончилась. Аляньчын дал газу. Ударило сыростью и ветром. Тележка за спиной кажется оторвалась, летела по воздуху. Лес.

Ехали показалось целый час; в коляске почти лежа. Вдруг мотоцикл встал. Аляньчын соскочил, вглядывался в незаметную тропу. — Тут. Козулю подранил, — оборачиваясь. — Надо убраться до света.

…

— Ты браконьер?

— Ково? — Аляньчын не внял. — Иди, давай, моей спиной. Только тихо.

— Мент — а браконьер.

— Что плетешь? Какой я тебе мент? — И вправду, тихо; почти шипел: все-тки ссал. — Чего ржешь?

— Лопату оставил… Переебать тебе по хребтине. Ты пацанам про меня стукнул? Откуда узнали, где я сплю? Она ж к тебе вчера ходила.

— Каким пацанам? А-а… — Аляньчын успокоился.

Надвинулся. Ростом был вровень, а в плечах вдвое. — Ты ж сказал, по соплу себе врезал, — разглядывая, как покупая.

— Мне теперь отвечай.

— Ну, малая… — Аляньчын почесал в бороде. — Всучили коту мешок. Гелька говорит — выдрать козу; я говорю — ну. Распишем, к хозяйству приладим… Чего — тут тебя положить? Кто тебя искать будет… Еще одного без отца оставить.

— Ты о чем?

— Так малая беременная.

— Непорочным зачатием? У нее месячные прошли. За две ночи тут ее ни разу не видел.

— Уверен?

— Да пошел ты на хуй.

8/ На горке, над пристанью, она же пляж, пробовали силы в вокале.

Коля вышел из темноты с протянутой рукой: — Дай.

Сыграл им «Гражданскую оборону»; сыграл из репертуара Майи Кристалинской, летчика, улетевшего в облака в один конец; сыграл Владимира Макарова — бодрый рокенрольчик с припевом на венгерском языке. Потом «Самоцветы», но сильно замедленные, с тяжелым рифом: «Мой адрес не дом и не улица».

Вернул гитару. Девчонка, которой передали, сразу постаралась превзойти его успех:

— Когда мне было лет двенадцать,

То я как розочка цвела.

Когда исполнилось семнадцать,

Я полюбила старика.

Старик красивый, черноусый…

Отдыхал, закрепив вхождение в компанию принятым стаканом с пойлом, держал у губ, не отпивая.

— Слышь-послышь. Одно слово…

Фигура отблизилась от фигур, пришел, спотыкаясь; сел против на корточки. Белоголовый малец с отвешенной губой, лет шестнадцать от силы. Глаза разъезжались.

— А это я тебе по балде замочил.

Выпил. Провел языком по зубам изнутри.

— За что?

— Так… — Блуждающая улыбка. — Я ж не знал.

— За то, что не знал. … И в зубы? Тоже ты? Зубы на месте.

— …

— Дальше будешь бить?

— Не буду.

— А что изменилось?

— Научишь меня? Вот это: и все идет по пла…ну!

— Неси гитару.

Там уже состоялся новый хоровод. Вяк! — с разгону хлопнулся на инструмент всем туловищем.

— Куда ты… — тело отлетело; как ватное покатилось шариком вниз. Может, они и в воде не тонут? И в костре не горят. Выполз из-под откоса: пошатался-нагнулся, пошел на таран.

— Брейк.

Из ночи явились черные кудри, фуражка набекрень.

— О, Лявон. Лён. Налей Лявону!

Роскошно выставил ладонь: — Не пью, — отводя протянутые руки. — Опять вы? Як дети, чесн-слово, — распихал в стороны боксеров, посмеиваясь.

— Лявон, мы сыграем… Он играет! Сыграй Лявону эту. Он сыграет!

Приблизился, нагнулся над сидящим. Вглядываясь.

— Это чей?

Молодежь загомонила; но он уже решил. — Знаю. Это тот, что малую Чугрееву увел.

— Ты что ж не увел?

— О, — опешил. — На хуй мне всра… То есть, хотел бы. Знаешь как она в школе на меня смотрела?

— Так не захотел?

— Хотел. — Ткнул пальцем. — Вон он. Его брат. Ну, гулять с ней, что ли.

— Который?

— Его тут нет. Он в городе. Женился.

— Женился?

— А ты борзый? Вы ему наливали, что ли? Ему не наливать.

— Лявон, выпей!

Не стал чиниться, хлопнул полстакана. Сел рядом, фуражку положил на колени.

— Лёня.

— Коля.

Потянулись пожать руки. — Что ж ты Коля… — Лявона заметно растащило. — Зачем так. Тут не люди? Поговорил бы...

— Поговорил. — Коля дотронулся до скулы.