Яблоко Евы

Это трудно объяснить и невозможно понять, этого даже нельзя себе представить… Как это выскажешь? Душа — частица мира Красоты. Мира Ангелов — «больших» душ, что приходили в наш мир уже тысячи раз. Приходили наравне со всеми и прошли те же испытания, что даются каждому, но не всем оказываются по силам. Ангелы — это не те, кто правят миром, Ангелы — это те, кто его знают.

Покидая мир Красоты, душа страдает. В нашем мире ей не хватает той прежней, истинной Красоты, что была ее счастьем. И она начинает поиск. Она ищет то, что потеряла. Она ищет в нашем мире Красоту. Но он обманчив: здесь ей даны органы чувств, а истинная Красота внутри — ее не увидеть и не пощупать. Как узнать то, что стоит за фасадом, если тебя не пускают внутрь?..

И души обманываются. Летят на красоту, которую видят, и теряют Красоту, что принесли с собой…

Ева подняла на него печальные глаза. Глеб прошел к окну, раздвигая ногами валяющиеся на полу вещи. Взял с журнального столика бутылку виски и приложился. Пару секунд он стоял так — в узкой полоске света, льющегося в окно между двумя несомкнутыми шторами. Высокий, с идеальной фигурой античного атлета, с закинутой вверх бутылкой — как герой, явившийся в город, чтобы возвестить народу об очередной своей победе. Ликуйте!

— Я не понимаю, чего ты хочешь. Ты знаешь — я тебя люблю… — не вынимая сигареты изо рта, Глеб то ли сказал, то ли промычал это свое «признание».

За все это время он ни разу так и не повернулся к Еве, даже не поднял на нее глаз. И он на самом деле не понимал из-за чего, почему, собственно, она так суетится. Ему и вправду казалось, что все нормально. «Я тебя люблю…» — эти три слова прозвучали лишь для того, чтобы отвязаться и сменить тему.

— Любишь… — обреченно, разочарованно, почти безжизненно повторила за ним Ева, словно закончила чтение своего смертного приговора.

— Ага, — гаркнул Глеб, оторвавшись от бутылки. — Именно!

Он встряхнул голову, уронил ее на грудь и с призывным стоном, проведя рукой по шее к затылку, запустил пальцы в волосы. Эти его руки… Сильные, всегда такие уверенные, нахально-уверенные руки. Ева не хотела, но смотрела и любовалась. Как загипнотизированная.

— А-а-а… Как голова болит! — простонал Глеб, но тут его взгляд оказался в области паха, и он улыбнулся — невольно, вальяжно, обворожительно, как только он один умеет. Улыбнулся и поздоровался: — Привет! А вот ты, малыш, никогда не болишь… Спасибо тебе! Только ты меня понимаешь…

Глеб сделал еще один глоток из бутылки, поставил ее на стол, и закусил выпивку оставшейся еще с вечера, потемневшей и подсохшей четвертинкой яблока. Раздался характерный хруст. Этот особенный хруст… Словно бы ломаются какие-то маленькие, крошечные, игрушечные стены. Стены маленького, крошечного, игрушечного мира. Плоть яблока напрягается от давления и трескается, пропуская в себя белые резцы.

У Евы защемило сердце. В эту секунду она как никогда любила и ненавидела Глеба, ненавидела за то, что любит. Он абсолютный эгоист, одинаково мило общающийся с ней — с Евой, с другими девушками из личной «службы спасения», со своим «зеленым другом», со своим «малышом». Со всеми одинаково. Он, действительно, любил всех, кто доставлял ему удовольствие. А в другом качестве никто не был ему интересен. Неинтересен и все.

— Ты всех так любишь, Глеб, — пожала плечами Ева. — Так, как умеешь. Я все понимаю. Я приняла решение…

Глеб посмотрел на Еву сначала недоуменно, а потом как на какое-то ничтожество и недовольно усмехнулся:

— Решение?.. Ты? С чего вдруг?

Ева дрогнула, напряглась, вытянулась струной.

— Вот в этом всё, Глеб. В этих твоих словах! — ее вдруг как прорвало: — Ты меня не уважаешь, Глеб! Совсем. Я, по-твоему, не могу принять решение? Все зависит только от тебя? Хочешь — не хочешь, будешь — не будешь? Словно меня не существует, Глеб! Словно есть только твое желание!

— Мое желание?.. — Глеб чувственно, не торопясь, коснулся пальцами губ. Его лицо приобрело лукавое выражение. — Не знаю, мне кажется, всем именно это и нравится…

Ева залилась краской. Отчаяние, гнев и сладостное возбуждение смешались в ней. Все это!