Яблоко Евы

На миг Еве почудилось, что она видит не стрелку на колготках, а всю свою жизнь. Вся ее жизнь, вдруг, дала трещину. Ее — неправильная, чужая, полная иллюзий и заблуждений — жизнь.

Она сначала обрадовалась. Минута свободы подарила ей счастье, которого она никогда не испытывала, даже в своей любви к Глебу, в лучшие минуты. Нет, это было самое настоящее, выливающееся из берегов счастье. Но оно вылилось. Опустошенность. И Ева испугалась. Это был момент самого настоящего ужаса. Что она делает?!

Слезы снова брызнули из глаз. Ева обмякла и стала бесшумно оседать на ватных ногах. Словно ее «снял» снайпер. Словно прямо в сердце ей выстрелил какой-то неправильный ангел — Амур, но наоборот. Не тот, что стреляет в сердца, чтобы разбить их несчастной любовью, но при этом все же даря любовь. А тот, что стреляет в сердце, чтобы в нем не оставалось больше ничего, кроме боли. Боли и разочарования. Чтобы в нем была пустота и вечное страдание. Ева попятилась назад и уперлась в стену.

Иногда душе кажется, что это совсем несложно — выпрыгнуть из лабиринта, в котором ее удерживают «страсти» и «благо». Нужно просто принять решение, и дело сделано. И душа не понимает, не может понять, что этот лабиринт — ее участь в нашем мире. Что из него нельзя выпрыгнуть, что от него нельзя отречься, нельзя сделать вид, будто его не существует и он не имеет значения. Он есть, и это Судьба.

Попытки закрыть глаза на реальность, создать иллюзорный мир — одно из тысяч сладостных искушений души. Она рисует себе сказочный замок, она рисует себе мир, в котором все просто, все правильно, все красиво. Душа рисует свой замок по воспоминаниям, по следам воспоминаний о том мире, где царствует Красота. И лишь одна проблема — он, этот ее нарисованный замок, не настоящий.

На самом деле душа остается все в той же игре, которую ведут ее «страсти» с представлениями о «благе». Найденный выход — просто новая конфигурация прежних сил, ничего больше. Жизнь души в теле — заключение в одиночной камере. А выход, который она то и дело «находит», — это лишь плод ее болезненного воображения, ее галлюцинации.

Там, где нет собеседников, душа разговаривает с собственными фантомами. И испытывает ужас, когда, вдруг, осознает собственное одиночество.

Глеб встал, подошел к окну и отдернул штору. Комната вмиг наполнилась тоскливым молочным светом.

— Я тебе вечером позвоню, — безразлично сказал он.

— Не смей… — еле слышно прошептала Ева. — Не смей… Ты не посмеешь…

— Дура ты все-таки, — пробормотал Глеб и продолжил, не останавливаясь. Но говорил он не с ней, не с Евой, а словно бы с пустотой: — Чего тебе еще надо? Не понимаю. Придумала себе какую-то идиотскую роль жертвы и изображаешь ее мне целыми сутками. Ты думаешь, я тебя не люблю? Хорошо. А ты думаешь, ты меня любишь? Вот это твое — «медленно и печально» — это ты меня так любишь? Да какая это любовь, Ева? Окстись!

«Медленно и печально». Эти слова прозвучали для Евы как звук последнего выстрела. Повисла звенящая, предсмертная тишина. Он сказал это о ее любви. Четыре года Ева, боясь хоть как-то его расстроить, хоть чем-то его ранить или обидеть, чудовищным усилием воли держала все в себе. То, что она боялась «не так» вздохнуть, только бы он не рассердился, сейчас он назвал теми словами, которыми он обычно описывает самый плохой из возможных сексуальных актов. «Медленно и печально»…

— Ты чудовище, Глеб! Ты чудовище! — Ева шептала, но ей казалось, что от ее крика сейчас вылетят окна и посыплется штукатурка. — Как ты мог?! Как ты мог?!

Она буквально вывалилась в прихожую, схватила сумочку, сдернула с вешалки куртку и бросилась в дверь.

— Я позвоню, — бесстрастно пообещал Глеб.