Яблоко от яблони

…Я был в Риме. Был залит светом. Так,
как только может мечтать обломок!
На сетчатке моей – золотой пятак.
Хватит на всю длину потемок.

Простите, Алексей Юрьевич, – всё стихи, стихи.

После новогоднего концерта Ирины Евдокимовой

Работа над спектаклем «Как жаль»

Сходство близких – Петр Фоменко и Кирилл Черноземов

Рисунок К. Черноземова

Трагический капустник «Журден-Журден»

Семейное счастие. Записки бастарда

Когда его выносили из театра, площадь затопило овацией – такая странная традиция, эти прощальные рукоплескания – горели ладони. А позади оставался пустой дом с надписью «Мастерская Петра Фоменко», из-за которой торчали зеркальные монстры строящихся билдингов «Москва-Сити», – «Я человек эпохи Москвошвея, смотрите, как на мне топорщится пиджак…»

И я понял, что театра больше нет.

И не будет.

Но что он – был.

Так, наверное, звучит любая настоящая встреча, когда ничего не предвещающая, неразличимо текущая жизнь вдруг обретает содержание, будоражит, становится счастьем. И ты испытываешь обжигающий восторг присутствия, которым всё проникнуто, и одновременно – пронзительное чувство ускользания: огонь не удержишь в ладонях, и свет от него преходящ.

В театр меня влюбил отец. Я несколько раз рвался в артисты – не прорвался. Надел отцовский пиджак и поступил на режиссуру. Но все было так не похоже, так не по-отцовски. Я провел в досадной оторопи первые годы обучения – полно, этого ли я хотел? И когда вопрос уже набух ответом – да нет, не этого, разве этим стоит жить, – пришла встреча, и вопросы исчезли, выпрямились в сплошное восклицание: этим, только этим, чем же еще!

Имя этой встречи – Фома.

Оставшееся время памяти…

Автоответчик

Не открывайте телефонных книг – в прошлое дозвониться невозможно. И остаются только сухие слезы воспоминаний.

Петр Фоменко

Старый Новый год, милениум. В «Мастерской» новоселье. Петр Наумович представляет гостям труппу, на банкете поет хулиганские песни.

Утром один сидит в своем кабинете-библиотеке. Захожу попрощаться перед отъездом.

– Ну что, весело было?

– Весело.

– Подрался кто?

Я – уклончиво:

– Да вроде нет, все было прилично…

– Зря, значит, пили. Ну, давай, что ли, по рюмке – легкой дороги!

Через три года 13 января я встретил Иру.

Ирина Адольфовна Евдокимова на капустнике в «Мастерской» пела Шуберта.

– Ирина, простите, Адольфовна, – вздыхает Петр Наумович, – какое у вас уникальное ренессансное лицо – образ с полотен Кранаха. И от голоса вашего все возрождается в душе!

Ночью снежно-пушистой иду через стеклянный мост у Киевского вокзала, размышляю:

«А может, зажить на два города, стать как звонок – междугородним, у меня ведь всегда так. Между воспитанными детьми – гопник, а в уличных кодлах – интеллигент, между филологами режиссер, среди театралов – литератор, мечусь между кино и театром, теперь самое время – между Москвой и Питером. И слушать этот голос ангельский, что пел на празднике». Как-то в детстве я катался на плоту. Во дворе большая лужа была. Встал одной ногой на плот, а другой задумался. Плот двинулся – и я застрял, ноги врастяжку – ни туда ни сюда. И так во всем у меня.

Ночь, староновогодняя Москва, огромный мост над заледеневшей рекой. На дощатом полу дымится окурок – и никого. Лежит дымящий между берегов знак невидимого присутствия.

Ирина, простите, Адольфовна, доброй вам ночи.

Потом Фоменко сказал:

– Пусть ваши шашни с Москвой начнутся с нее! А я у вас буду посажёный… не отец даже, а дед. Да – посажёный дед!

Но есть еще Черная речка

– Алё, алё, Алёша! Я в Питере, недели на две. Но завтра уезжаю в санаторий. Повидаемся? Мы с Игорем Ивановым и Олей Антоновой встречаемся на Мойке, 12. Приезжай.

Как старомодно и прекрасно встречаться на Мойке. Особенно когда в перспективе Черная речка, правда, не та, дуэльная, до которой пять остановок на метро, а кардиологический пансионат под Петербургом. В Питере июль, цветут липы. Персональная экскурсия по квартире Пушкина, подробно, с цитатами, Фоменко хитро шепчет:

– Все экскурсоводки, влюбленные в А. С., тайно уверены во взаимности.

Снимаются веревочные ограждения, можно подойти к книжным полкам, взять трубку с длинным чубуком, исподволь глянуть в зеркало – не отразится ли кто в камер-юнкерском мундире.

Потом пешком на Марсово, отдых на скамье под отцветшей сиренью, донимает жара:

– Петруша, поедем к нам, я холодный борщ приготовила, – приглашает Ольга Антонова.

– Да, и замечательная чача есть, сосед-грузин гонит из абрикосов, – поддакивает муж Ольги Александровны Игорь Иванов, художник, с ним Фоменко работал в Театре Комедии.

– Знаешь, Оля, – бормочет Петр Наумович, – у нас с тобой столько всего было, прости, Игорь, и как хорошо, прости, Оля, что ничего, в общем-то, не было.

– Жалеешь, что ли, Петя?

– Тонкий вопрос. Скорее, удивляюсь.