Яблоневое дерево

После того как Сала оправилась после родов, профессор забрал жену домой. Она не должна была умереть в больнице. Для этого была нужна Сала. Он все спланировал с самого начала. Тайную игру. Официально Салы и ее дочери Ады больше не существовало. «Так будет лучше, – сказал профессор, – ни у кого не возникнет глупых мыслей».

32

Когда они дошли, их отправили в лес, рубить деревья. После нескольких дней многие падали без сил или умирали прямо в лесу. На третий день Отто стоял в очереди к умывальнику. Он посмотрел в зеркало и заметил незнакомое, истощенное, раздутое от голода лицо в конце очереди. Видно сразу – человек на грани дистрофии. Его тело опухло, сухая кожа лоскутами свисала с конечностей. Отто обернулся, чтобы осмотреть больного, но краем глаза заметил, что незнакомец сделал то же самое. У него перехватило дыхание. Он осторожно посмотрел в зеркало и снова отвернулся. Лицо повторило движение за ним. Отто вздрогнул: истощенным больным был он сам.

Через несколько дней он проснулся в стационаре. По крайней мере, он еще жив. Забавное облегчение. Отто педантично наблюдал за своими симптомами. Замечал изменения в состоянии «пациента». Этот «взгляд со стороны» спас ему жизнь. Сделав усилие, он вспомнил, что за несколько дней до прибытия в лагерь начал чувствовать невыносимую усталость. Не мог вспомнить имен товарищей, с которыми провел последние годы. Забыл дату своего рождения, забыл, как оказался в плену. Во тьме возникла беременная женщина, где-то далеко. Страна и ее имя стерлись.

Никаких мыслей о сексе, лишь слабые реакции на окружающий мир, словно медленное приближение к смерти. Это помутнение прерывалось внезапными вспышками эйфории, за которыми следовал еще больший ступор. Он подсчитывал калории, пытаясь унять постоянный голод с помощью разума и побороть опасное оцепенение. Диарея и постоянные позывы к мочеиспусканию забирали все силы. Отто требовалось час или два, чтобы заставить себя подняться с кровати. Каждое движение, даже переворот с одного бока на другой, приходилось тщательно продумывать заранее. Поход в уборную превратился в сложную стратегическую задачу. Откинуть одеяло, чтобы не зацепиться при подъеме, выпрямиться, отсидеться, пока не пройдет головокружение. Ноги на пол, в башмаки, накинуть от сквозняка на плечи одеяло, придержать кальсоны – а лучше завязать покрепче, чтобы не спадали, три шага до двери барака, открыть ее, пройти, закрыть. То же самое – с противомоскитной дверью. Не забыть палку, осторожно дойти до туалета. Не упасть. Ни с кем не столкнуться. Если все проходило успешно, еще какое-то время Отто вспоминал, зачем пришел. При этом от него не ускользали презрительные взгляды других больных. Взаимодействие с окружающими свелось к враждебному минимуму. Через три бесконечные недели он, как и большинство в лагере, тоже начал горбиться и передвигаться медленной, шаркающей походкой. «Походка пленных». Позднее он с сарказмом отметил в своем дневнике, что это искажение военного строевого шага – прекрасный пример иронии войны. Благодаря войне человек за несколько недель узнавал, что такое жизнь: медленное психофизическое разложение.

Она подошла к его кровати. Белоснежное лицо, густые гладкие волосы – темные, как и глаза. Когда она помогала ему, ее хватка была крепкой, но бережной. Она не делала различий между пациентами. Никакого жеманства, никаких лишних слов или жестов. Она ухаживала за дистрофиками одна. Иногда ей помогала пожилая женщина-врач, грузно проходя мимо апатично глядящих в пустоту пациентов. Здесь все говорили только о еде. Равнодушные монологи о ветчине, сыре, яйцах, выпечке, пирожных. Все хвастались своим богатством. Дома и в мыслях кладовые ломились от запасов. Чем больше человек говорил о еде, тем быстрее умирал.

Каждый вечер сестра натирала его пересохшую кожу мазью. Запах был невыносимый, но средство помогало. В лоскуты кожи, свисающие с тела, медленно возвращалось кровообращение. Она показала ему упражнения для укрепления ослабшей мускулатуры. Приносила ему еду и горячий чай. Улыбалась. Благодаря ей он чувствовал себя человеком. Не врагом. Она была еврейкой. Ее звали Маша.

Он не встретил в том лагере никого из сослуживцев. Возможно, их разделяли специально, чтобы избежать сговоров – Отто не знал. Между немецкими заключенными росло взаимное недоверие. Здесь каждый был сам за себя. Голода Отто больше не ощущал. Но добросовестно записывал каждую принятую калорию. Он хотел отсюда выбраться.

Лагерь был устроен, как батальон. Всем руководил комбат. После медицинского осмотра заключенных делили на группы. Члены первой или второй группы были полностью работоспособны, и их отправляли в лес; третья группа могла работать лишь с ограничениями, а дистрофики из ОК (оздоровительной команды) работать не могли.