Яблоневое дерево

Пять утра. Прозвучал сигнал к подъему. Отто поднимал возле двери туалетное ведро. Он потрогал себя за зад, чтобы проверить мускулатуру. Мышцы снова окрепли, дистрофию удалось преодолеть. Через два часа придет Маша. Он поможет ей, как и в предыдущие дни. За это она учила его писать кириллицей. Учеба помогала Отто двигаться вперед. Неделю назад они подали заявление руководству лагеря. Просили оставить Отто в бараке оздоровительной команды в качестве врача. Он еще недостаточно окреп для работы в первой или второй командах, но вполне мог пригодиться здесь, в лазарете. Отто каждый день ждал ответа. Он выглянул в окно. Бараки оздоровительной команды стояли на самом краю. Отбросы лагеря. Ожидание. Часов у него больше не было. Сразу после задержания их забрали красноармейцы. Модель марки «IWC Шаффхаузен». Элегантные, плоские, с черным кожаным ремешком и золотым циферблатом. Отто особенно ими гордился, потому что выиграл их. Выигранное значило для него больше, чем заработанное тяжелым трудом. Он сам не знал почему. Отто страдал опасным пристрастием к азартным играм. И потому строго запретил их себе еще до войны.

Здесь часы были ни к чему. Каждый день походил на предыдущий и служил точным образцом для следующего. Зачем часы? Время ползло не в такт. Отто была нужна задача, занятие, цель. О побеге и думать было нечего. Наивно было предполагать, что он сможет преодолеть этот бесконечный простор в одиночку. Единственное, что он там найдет, – смерть, поджидающую каждого беглеца.

С победой союзных сил в их иссохших душах затеплилась искорка надежды. И она в мгновение ока запылала ярким пламенем. Война закончилась. Скоро нас отпустят домой. Русские не так уж ужасны. Большинство относились к пленникам с уважением. С ними точно обращались лучше, чем с русскими заключенными в немецких лагерях. И поэтому сейчас их, возможно, отпустят на родину. Обратно к женам и детям, к родителям, к братьям и сестрам, дядям и тетям. Отто думал о матери, о Инге и Эрне, и даже о Гюнтере, проклятом нацисте. Живы ли они? Русские рассказывали ужасные истории о разрушенных до основания городах. Отто хорошо помнил Берлин. Если так пошло и дальше, сейчас город лежит в руинах и пепле. Смогла ли Сала отыскать отца? Хочется надеяться, с ними ничего не случилось. Одни и те же мысли, день за днем. Если бесконечно повторять одно и то же слово, оно постепенно утратит свое значение и превратится в бессмысленный звук. И в какой-то момент Отто станет таким же, как остальные, – будет тупо пялиться в одну точку, рассказывать рецепты, копить еду, есть, наполнять туалетное ведро, и по новому кругу.

О, сколько бы он отдал за книгу! К чему полный желудок, если голодает разум? Он не хотел деградировать. Лучше застрелиться. Отто держался подальше от остальных. Плаксивый тон вызывал отвращение. Они шаркали, согнувшись от разочарования – все ценности, что им столь успешно внушили, потерпели крах. Прошлое было разрушено, будущее – недостижимо. В глазах всего мира его страна померкла навсегда. Германия стала инициатором двух мировых войн. Этого им не простит никто. Никогда. О каком будущем они могут мечтать? Должно произойти нечто совершенно новое. Но что?

Снаружи просыпался лагерь. Отто увидел первых заключенных, бредущих по плацу «походкой пленных». Оживление наступало лишь при раздаче пищи. Тогда все начинали бегать, греметь посудой или старыми консервами – в особом почете были белые жестяные банки американской фирмы «Оскар Майер». Многие доставали самодельные весы, желая убедиться, что их порция не меньше, чем у соседа. Иногда происходили потасовки, но уже через несколько ударов противники, дрожа, останавливались, чтобы не упасть в обморок. Отто не нашел ни одного человека, способного говорить о чем-то, кроме еды. Они уклонялись от любой работы. Прозябали в пустоте, где-то между землей и адом. Отто тоже приходилось вставать в очередь. Он не боялся голода, он стыдился товарищей. Глядя на них, о каких ценностях жизни можно говорить?

Пришла Маша. Он посмотрел на нее. Красивая. Ее тонкая рука победоносно размахивала запиской.

– Получилось. Комендант назначил тебя врачом в моем бараке. До дальнейших распоряжений.

Отто почувствовал, как по венам побежал адреналин. Летаргии конец. Он может работать. Врачом. Официально. Он будет уставать, пахать дни и ночи напролет, до изнеможения – а если погибнет, то хоть не впустую. Ему ужасно захотелось подскочить к Маше и сжать ее в объятиях. Но вместо этого Отто лишь коротко поблагодарил ее и произнес положенное ругательство.

– Отто, ты говоришь по-русски все лучше и лучше. Но ругательства используй мимоходом, не так педантично, понимаешь? Иди сюда, мой друг.

Она прижала его к себе. Она сказала «мой друг». Когда он в последний раз слышал такие слова? От Салы, от Салы. Отто изумленно отпрянул.

– Пойдем, начнем утренний обход, – улыбнулась она.