Яблоневое дерево

Сала испуганно смотрела в горящие глаза матери. Иза стояла, безвольно опустив руки. Она закричала. Сала еще никогда не слышала, чтобы ее мать кричала. Она всю жизнь была сдержанной и спокойной, даже в гневе. Ее худое тело оставалось неподвижным, но резкий голос пронзил слух Салы.

– Хочешь что-то рассказать мне о жизни? Да я опускалась в такую бездну, куда ты бы и заглянуть не рискнула. Дочь, мы боролись, нас приговорили к смерти, и мы пять лет ждали, когда нас повесят. Поэтому Томас стал таким, как сейчас, поэтому он шатается по барам и пьет, пока не забудет его – страх смерти. Стоит однажды оказаться в его когтях, и он уже не отпустит тебя. Никогда.

Сала похолодела. Ее пульс замедлился. Она смотрела матери в лицо. Спросила ли она хоть раз о ее жизни в последние годы?

– Мы уедем, как только я найду куда.

Из комнаты послышался крик Томаса.

– Ребенок! Ребенок! Скорее! Она задыхается.

Сала с Изой побежали туда. Ада покраснела. Она кашляла, пытаясь вдохнуть. Сала взяла дочь на руки. Иза приблизилась к ним. Она пристально вгляделась в лицо ребенка.

– Ложный круп. Пройдет. Сохраняй спокойствие, вынеси ее на свежий воздух.

Она погладила кашляющую Аду по голове и тихо сказала:

– Ну, птичка моя, ничего страшного. До свадьбы заживет.

Два дня спустя Сала бежала с Адой по улицам Мадрида в поисках новой цели, нового места, новых людей. Франция, Германия, теперь Испания. Она везде была нежеланной. Indésirable. Неугодной.

Отто не отвечал на ее письма уже много месяцев. Что с ним случилось? Она не знала. Он еще жив?

Она бежала на почту. Мать дала ей адрес своей сестры, Цеси. В двадцатые годы Цеся познакомилась в Париже с Максом. Он работал библиотекарем в Буэнос-Айресе и приехал во Францию на каникулы. Он был гоем. Цеся уехала с ним в Аргентину. Через несколько недель они поженились. Мать почти не рассказывала ей об этой сестре. Она даже не знала, чем та занимается. Впрочем, неважно, Сале просто нужно где-то перекантоваться первые несколько недель, а дальше она разберется. Где угодно лучше, чем здесь. Она дожидалась ответа в дешевом отеле, оплачивая его самостоятельно. Жан прислал ей немного денег, и мать, как ни удивительно, тоже. На переезд и первые пару недель должно хватить, но ночевать в отеле было безумием. Она должна научиться вести себя осмотрительнее. Сала уложила Аду спать. За окном медленно гас день. Воздух был влажным и душным, Мадрид выдохнул. Ей нужно нечто большее, чем очередные новые возможности, подумала Сала, теперь на ней ответственность за ребенка. Ей наконец нужна реальность, место, где можно твердо стоять на ногах, откуда можно смотреть на мир, зная, что у нее есть полное право там находиться. Девять лет назад она собирала в Берлине чемодан. Тогда она была дома в последний раз. Путешествие длилось уже девять лет. Знала ли она тогда свою цель и продолжительность остановок? А теперь? Changer la vie, changer la ville, говорят французы. Новая жизнь, новый город. Чтобы закончить это бегство, ей нужен другой континент. А Отто? Что, если он не вернется? Она – не единственная военная вдова. Вдова? Нет, она даже не вдова.

ВСЕГДА РАДЫ ТЧК КОГДА ПРИЕДЕШЬ ТЧК НУЖНЫ ЛИ ДЕНЬГИ ТЧК

Сала повалилась на кровать. Она схватила маленькую Аду и принялась подбрасывать ее в воздух, малышка засмеялась от радости, и Сала прижала ее к себе.

– Нам рады, нам рады, слышишь? Аде и маме рады.

Это будет первое путешествие, в конце которого ей не грозит арест. Не грозит гонение. Не грозит унижение. Только свобода.

37

– Почему ты захотела уехать в Аргентину?

– Захотела?

Моя мать поправила парчовую скатерть на журнальном столике.

– Больше не могла выносить все это немецкое дерьмо. Было хуже, чем в войну. Сейчас такое и представить нельзя. Все было разрушено. Библиотека моего отца сгорела. Все написанное им за долгие годы – уничтожено. Я постоянно была подавлена. Все вокруг были подавлены. Мы влачили существование, удивляясь, что солнце продолжает всходить и заходить. Как можно петь в таком унынии колыбельные?

Но ведь худшее было позади, хотел сказать я, но вовремя сдержался, осознав, насколько неправ. Нет, худшее только ждало впереди.

Воспоминания о счастливых временах оставались единственным раем, откуда невозможно было изгнать, но теперь они грозили превратиться в неизбежный ад. Пока пленные солдаты ковыляли по русским степям, их соотечественники впадали в забытье среди руин.

– Ты знала, что папа в плену у русских?

– Что я знала? – резко переспросила она. – Ничего я не знала.

– Ты потеряла его след?

– Возможно. Да. Так оно и было. В последнее время я стала забывчивой, знаешь?

– А тогда?

– Тогда я ничего не забывала. Ничего. Но другие… – Она рассмеялась. – Люди могли разом позабыть обо всем. Но каждый рассказывал о каком-нибудь прекрасном еврее, с которым он познакомился еще до войны. Как сказал мой отец, немцам пришлось уничтожить шестьдесят миллионов прекрасных евреев, чтобы у каждого появился такой знакомый. Просто безумие. Для меня это было слишком, понимаешь?