Яблоневое дерево

Вечером Цеся и Макс устроили праздник в честь их знакомства с семьей. Макс оказался прекрасным асадором. Так называли здесь мастеров по грилю. У каждого аргентинца был свой способ готовить мясо, al modo mio. Особый рецепт маринада, изобретенный самостоятельно или передающийся из поколения в поколение. Цеся наготовила разных закусок, салатов и гарниров. Пока на гриле жарился огромный ромштекс из лучшей говядины в стране, они наслаждались сочными острыми чоризо, кровяными колбасками, телячьим сладким мясом, из которого Цеся приготовила салат, и почками в изысканном горчичном соусе. От кукурузы, риса, лапши и картофеля ломился стол. Сала еще ни разу не видела столько еды. Весь вечер она задавалась вопросом, что будет с остатками, ведь их небольшая компания явно не могла осилить и половины. Ада, которая почти ничего не ела в Мадриде – Иза пыталась кормить ее исключительно сухой курятиной и к тому же заставляла пережевывать каждый кусочек тридцать восемь раз, – перепробовала буквально все, пока Сала ее не остановила, опасаясь, что от непривычной еды девочку вырвет или она не сможет спать ночью. Все гости отнеслись к Сале с интересом и уважением. Их испанский тоже звучал иначе – мягче, мелодичнее. Сале очень нравились испанцы, но мать всегда старалась держать ее подальше от своих друзей и знакомых. Эта искусственная дистанция возникла еще в ее первый приезд, перед войной, и так неприятно поразила Салу, что она старалась вообще не подходить к людям. У Лолы в Париже было лучше, но тогда, в восемнадцать лет, она была еще совсем юной, и французы вообще более сдержанны. Возможно, ее пугали известные имена, размышляла Сала, выключая свет и целуя Аду в лобик, но нет – она покачала головой и прижалась к дочери лбом – нет, в Берлине у ее отца тоже часто бывали известные личности. Она помнила Томаса Манна, Магнуса Хиршфельда, Эрнста Блоха, которого ее отец знал еще с Монте Верита, как и Германа Гессе. Где она встречалась с Эльзой Ласкер-Шюлер? На Монте Верита или в Берлине? Сала помнила лишь многочисленные цепочки поэтессы и как сидела у нее на коленях. Да, ее детство можно назвать счастливым. Единственное – ей часто не хватало матери. В первые годы ежедневно, потом все меньше. Ее образ растаял в 1937-м, когда Сала приехала в Мадрид. Медленно засыпая, Сала задалась вопросом: с какого события начались тяжелые времена, которые теперь наконец закончились? С решения покинуть родину, потому что она дочь еврейки и ей не рады, или с болезненного осознания, что ее бросила собственная мать? Оглядываясь назад, она решила: ответ – Мадрид. Именно там слабое подозрение стало осознанием. Нет ничего хуже материнского равнодушия, даже нацизм. «В этом Эрих Блохер прав, – подумала Сала, – хотя он вовсе не так умен, как полагает». Тяжелее участи, разделенной со многими, – участь, настигшая тебя одного, момент, когда человек навсегда понимает, кто он такой: человек, дочь, которая не стоит материнской любви. А сейчас, здесь, в Буэнос-Айресе, в доме сестры своей матери, которая была совсем другой, она поняла – нет, ее внезапно осенило – она, Сала, не столько полукровка, еврейка или немка, сколько нелюбимая дочь своей матери Изы. Она спокойно лежала в кровати. Впервые в жизни Сала почувствовала грусть, и это оказалось прекраснее всех предыдущих мыслей.

На следующее утро она радостно вскочила навстречу дню. Дел предстояло много. Одевая Аду, Сала с удовольствием отметила, что здесь не приходится паковать ребенка, словно новогодний подарок, – тело малышки остается открытым для воздуха и света. Первым делом они побежали вниз, в булочную. Ада по-прежнему не произнесла ни слова, но так старательно топала маленькими ножками по ступеням, что просто наблюдать за этим сосредоточенным спуском было в радость. Когда они зашли в магазин, там царила суматоха. Женщины всех возрастов – старые, молодые, средних лет – обсуждали повседневные заботы, бросая на заходящих заинтересованные дружелюбные взгляды, кивали или улыбались, снова поворачивались к прилавку, показывали на товары и комментировали их качество. Ада стояла, изумленно раскрыв рот. Такого она еще не видела. «Да, – с улыбкой подумала Сала, – а теперь посмотри на меня и спроси, я все объясню, назову каждый предмет, расскажу, какой он на вкус, из чего приготовлен, а потом мы можем спросить у жены пекаря, в каких печах они пекут, при какой температуре и сколько времени. Теперь мы живем в стране, где спрашивать можно обо всем. Говори».

– Смотри, – прошептала она Аде и подняла девочку на руки, – выглядит вкусно, правда?

Она показала на булочки с шоколадом и сразу взяла шесть штук. А еще хлеба, четыре пирога на полдник – два с овощами, с яблоком и с грушей – и нежное пирожное с мягким шоколадом.