Яблони на Марсе

Он столкнул с кресла навигатора, стараясь не смотреть тому в лицо, и проверил курс. Не было никакого курса — корабль дрейфовал. Антон отчаянно выругался. О навигации он знал ровно столько, чтобы сдать зачет по факультативу в академии. Влез в корабельную базу данных, просмотрел все, что там есть. Единственный шанс спастись — проложить курс так, чтобы «Перун» сам, без пилота, добрался до Марса и потом сам сел. Это было невозможно.

Время истекало.

Антон выполнил расчет, как смог. Потом влез в скафандр, хотя воздух в помещениях еще был. Он нашел рядом со столовой склад — крохотный, но подойдет. Перетаскал туда из камбуза канистры с водой и провизию, с запасом, чтоб хватило месяца на четыре. Принес одеяла и матрас из своей каюты и карманный фонарик с вечной батарейкой. И наконец занялся тем, что умел лучше всего, — системами жизнеобеспечения.

Освещение отказало полностью — придется обойтись без него. Гравитация, слава богу, осталась. Замкнул на отсек цепи подачи воздуха. Загерметизировал помещение. Поставил блокировку на три месяца с невозможностью открытия дверей изнутри, так как знал, что не выдержит и попытается выйти, причем про скафандр может забыть.

И наконец заперся внутри.

Фонарик сломался через неделю.

* * *

Я просыпаюсь от грохота. Пол подо мной вздрагивает, а потом я падаю. Сбиваю телом банки и канистры, натыкаюсь на что-то человекоподобное и холодное и начинаю орать. Мир вращается вокруг меня, его стены бьют меня в спину, в живот, в голову. Мир меркнет.

Открываю глаза. Вокруг — родная, привычная, уютная темнота. Затылок налит свинцом. Прикасаюсь к голове — мокрая. Пальцы липкие. Облизываю — кровь.

Шаги. Я уже слышал шаги. Это за мной идут Верочка и капитан. Теперь-то точно достанут. Да ладно, оно и к лучшему. Хоть не один буду.

Двери отсека распахиваются. На пороге — двое в скафандрах, из налобных фонарей бьют мощные белые лучи. Вою от боли — свет резанул по глазам. В следующий момент задыхаюсь. Значит, все-таки удушье…

Мир гаснет.

На моем лице — кислородная маска. Я лежу на чем-то твердом, и оно движется — плавно, но быстро. Открываю глаза — взгляд сначала никак не может сфокусироваться. Потом вижу два луча над собой. Вытягиваю руку: над лицом — прозрачный пластик. Не могу понять, где я.

Через время — я теперь совсем не могу его измерять — влетаю в свет. Закрываю глаза руками, очень уж больно опять, но решаюсь чуть раздвинуть пальцы. А потом открываю глаза так широко, как только могу, чтобы не упустить, запомнить, впитать в себя то, что вижу.

Глазам по-прежнему больно, но это такая мелочь…

Надо мной — розовое небо.

Александр Бачило. Стена

Сверху Стена казалась не очень высокой, зато бесконечно длинной. Но кто же доверяет глазомеру, когда речь идет о Стене? В степи ее, должно быть, видно на огромном расстоянии, с привычной гордостью подумал Ксей. Наверное, там, в двух-трех днях пути от Острова, Стена выглядит как горная цепь, встающая над горизонтом. Жалко, что некому на нее посмотреть оттуда…

Он лег грудью на прохладный камень парапета и глянул вниз. Ровные ряды многотонных гранитных блоков ближе к земле казались обыкновенной кирпичной кладкой, а затем и вовсе сливались в гладкую, блестящую, словно полированную поверхность. До чего же красиво сделано! Ксей радовался и за первых строителей Стены, и за себя. Ему было приятно, что он продолжает самую важную на свете работу и делает ее так же красиво и с душой, как старые мастера. Стена окружала остров по периметру и непрерывно надстраивалась, все новые тысячи каменных блоков укладывались в нее ровными, без оконниц и ворот, рядами. А зачем ворота, если некого впускать?

С тех пор как первая волна Претворения докатилась до подножия Стены, в степях не осталось ничего живого. Трава — и та помертвела. Она больше не колыхалась на ветру, а стояла неподвижно, ощетинившись каменными иглами. Продраться сквозь эти заросли невозможно, если бы кому-то и пришла в голову такая глупость. И все же степь казалась полной движения. По ночам даже с невообразимой высоты смотровых площадок можно было слышать, как внизу трещит, хрустит и рассыпается твердое крошево. Черную гладь, уходящую к горизонту, время от времени неторопливо пересекали бледные световые пятна. Никто не знал, что это, а гадать боялись. Ясно, что неживое, претворенное, а от претворенного добра не жди.

Когда-то — Ксей еще помнил те времена — вид со стены был другим. По левую руку, за пенной полосой, чернело море. По нему еще ходили корабли, добиравшиеся, говорят, до живых, настоящих островов. Но и море исчезло, его вымакали, иссушили волны Претворения. Теперь и там, в плоскодонной яме бывшего морского ложа, топорщились каменные леса. Как взбаламутило ил в свое время, так он вихрами и застыл.