Яблони старца Амвросия (сборник)

Собственно, это было условием моего прощения и освобождения. И я рассчитывал, что теперь меня просто отпустят на все четыре стороны. Однако вместо этого я снова был приведен к императору.

– Я рад, что ты образумился, Маркеллин, – промолвил Диоклетиан, милостиво взирая на меня с высоты своего трона. – И потому я не только прощаю тебя, но и хочу сделать тебе подарок.

По знаку императора его слуги подошли к мне и облачили в драгоценную одежду, достойную вельможи.

– Это мой дружеский дар тебе, Маркеллин, – сказал император. – Ибо отныне мы с тобой друзья.

– Великая милость, великая честь, – прошептал знакомый вкрадчивый голос за моей спиной. – Император нарек тебя своим другом, Маркеллин. Теперь ты убедился, насколько он милостив!

Император милостив… Милостив… и тут я вспомнил о своем ученике Руфе. Жив ли он? Если да, то я должен попытаться спасти его. Ведь это я научил его тому, во что верил сам, – христианской вере. И потому во всем, что с ним случилось, – моя вина. Я погубил Руфа. Но я же теперь и спасу его. Ведь император, похоже, и впрямь милостив. Вдобавок он только что нарек меня своим другом. Так неужели он откажет своему другу в просьбе? Неужели не помилует его злосчастного ученика?

– Благодарю тебя, государь, – сказал я. – Быть твоим другом – великая честь для меня. Позволь же мне попросить тебя о милости.

– О чем ты, Маркеллин? – в голосе императора звучало недовольство. – Чего ты хочешь?

– Милости, – ответил я. – К моему ученику Руфу. Пощади его, государь…

– Нет, – нахмурился Диоклетиан. – Он будет казнен. Я не намерен миловать христианина.

– Но он еще совсем ребенок! – настаивал я. – Неразумное дитя, которое мало чем отличается от безумного [37] . Вдобавок Руф еще не крещен. Какой же он тогда христианин? Он только назвался таковым. И виноват в этом я. Ведь это я склонял его к тому, чтобы он стал христианином. Обманываясь сам, я обманул и его. Его вина лишь в том, что он поверил моему обману. Государь, позволь мне поговорить с Руфом. Вот увидишь, я смогу переубедить его!

– Что ж, – снисходительно произнес император. – Попробуй… если сможешь.

* * *

– …Поначалу он не узнал меня.

– Кто это? – спросил он, вглядываясь в мое лицо. – Кто ты? [38]

Сперва я решил, что ему не хватает света, чтобы разглядеть меня. Но ведь я видел его достаточно хорошо. Несчастный Руф! Что они с ним сделали!

И в этом моя вина! Но теперь я искуплю ее. Я спасу своего ученика!

– Неужели ты не узнаешь меня? – спросил я Руфа. – Это же я, Маркеллин…

Он вгляделся – и на его бескровном, изможденном лице появилась тень улыбки:

– Владыко… Ты пришел…

– Послушай, Руф, – сказал я. – Я пришел, чтобы спасти тебя. Пообещай выполнить все, что я тебе скажу. Ведь ты – мой ученик. Ты должен меня слушаться. Пообещай мне…

– Что я должен сделать? – спросил он.

– Пообещай мне, что больше не станешь называть себя христианином. И что ты принесешь жертву богам.

Он отшатнулся от меня, как от ядовитой змеи:

– Что? И это говоришь мне ты? Ты, который убеждал меня, что на свете нет ничего выше звания христианина!

– Это была ошибка, – я старался говорить как можно ласковей и убедительней. – Видишь ли, Руф, людям свойственно ошибаться. Я тоже ошибался и невольно обманывал других… и тебя. Но теперь я понял это. И хочу исправить свою ошибку, хочу помочь тебе. Пойми, Руф…

Я повторял ему слова того сладкоречивого наставника, который переубедил меня. Он должен меня понять, он должен мне поверить, он не должен умирать так рано… Но он вдруг оборвал меня на полуслове:

– Ты лжешь. Господь всегда слышит нас. И никогда нас не оставляет.

И это говорил он, он, на чьем теле, как говорится, не осталось живого места после пыток! Впрочем, возможно, Руф просто-напросто бредил. Я попытался коснуться его лба, чтобы убедиться в этом, но он оттолкнул мою руку.

– Не думай, что я брежу. Я говорю то, что знаю. Раньше я читал и слышал о том, что Бог помогает тем, кто верит в Него. А здесь я убедился – это правда. Если бы не Он… впрочем, тебе этого не понять. Ведь ты от Него отрекся. Несчастный!

– Руф, Руф, послушай меня! – умолял я его.

– Нет. Нам больше не о чем разговаривать. Уходи.

…Некогда Господь наш сказал: «Ученик не выше учителя» [39] . Но мой ученик оказался выше меня настолько, насколько небо отстоит от адских бездн!

* * *

Небо за окнами здания, где проходил собор, давно уже окрасилось в кроваво-красный цвет заката. Но епископы и священники, сидевшие внутри, забыв о том, сколько времени они находятся здесь, молча слушали рассказ Маркеллина. И многие из них думали о том, что бы было бы, окажись они на его месте… Лишь священник Павлин оставался непреклонен в своей ненависти к нему. А тем временем Маркеллин продолжал свою горестную повесть: