Ячейка 402

Зато вина у них не нашлось, они несказанно обрадовались принесённому Анной вину и в благодарность тут же принялись танцевать (что уже несколько раздражало Анну). От сыра отказались, решительно завертев круглыми большими головами.

Она жадно хлебала сверкающий вкусом борщ, когда у входной двери послышался шорох. Анна выронила ложку, в сердце потянуло, замерла. На цыпочках подошла, посмотрела в глазок. Тень метнулась на лестнице, обдав холодом. Прижимаясь животом к двери, прошептала: «Нет, больше никогда не буду выходить». Начеку нужно быть всегда, они никогда не оставят.

«Нельзя спать, нельзя спать», – твердила себе в мягкой Лилиной постели и, успокаиваясь, видела светлый сон.

На следующее утро волнение ушло, но Анна решила быть осторожнее. И стала осторожнее. Прислушивалась к близящимся шагам, поливая гладколистные растения, скользя взглядом по оранжеватым стенам к нежному австралийскому рассвету. Заглядывала в холодильник, с любовью смотрела на еду. Она начинала чувствовать вкус жизни – еда с приправою страха.

Всё бродила, бродила в двух комнатах, вздрагивала от прикосновения вертящейся пыли, прислушивалась к шороху воздуха с тайной сладостью в груди. Останавливалась у стены в прихожей и думала: сначала о Сергее, потом о родителях, потом о Лиле, и в обратном порядке, с конца к началу и с начала к концу. Набирала полную тёплую ванну, опускала в воду руки и резко вскидывала, наблюдая, как распределяется электрический свет в каплях. Тихо смеясь, падала в ванну, пока тень продолжала поднимать и опускать руки.

Анна знала, что, если им будет нужно, ангелы всё равно доберутся до неё, и от обречённости страх стал спокойным. Возможно, она даже была счастлива, что так сложилось: Лиля умерла, она – одна здесь, и её скоро настигнут.

Однажды ночью Анна внезапно проснулась, прокралась на цыпочках на кухню и в сквозящем через штору лунном свете разглядывала свои ноги – широкие щиколотки, жёсткую кожу на коленях, трогала желтоватый ноготь на большом пальце. Как же она похудела. Спать не хотелось, и она разыгралась с лилипутами в ромашку, они как раз вышли – били часы. Целовалась с ними. Становилась на стул и раскачивала лампу – со светом качались тени: и она, и лилипуты. Вообще она была признанной властительницей лилипутов, их прекрасной дамой, королевой. Жаль только, что они не разговаривали.

Когда надоело и снова захотелось в постель, она прикрикнула на них: «Всё, баста. Марш спать!» И в установившейся тишине громко и тяжёло прозвучали шаги за дверью. От самой её двери, близкие, но удаляющиеся шаги. Во рту таял вкус корицы.

Уснула под утро, и ей приснилась кошка у моря. Огромная чёрная кошка, с выгнутой спиной, неподвижно уставившаяся в накатывающие из бесконечности волны. Смотрела кошка странно, потому что глаз у неё не было. Проснувшись, Анна с тревогой подумала: «Когда же я наконец приду к морю». А проснувшись окончательно, пошлёпала к холодильнику.

Холодильник был пуст. «Как же!» – возмутилась она, потому что позавчера выходила за едой – или вчера. Да, ещё вчера заглядывала в холодильник, и он был полон. Но когда успокоилась и попыталась посчитать, оказалось, что заглядывала она в холодильник вовсе не вчера, а уже много дней назад, много похожих дней назад, а последняя вылазка за продуктами и вовсе терялась в далёком, скрытом туманом недель прошлом.

Пора было выходить. Но дождаться сумерек.

Весь день она пролежала на диване, преувеличивая свою голодную слабость, ожидая сумерек. К середине дня поднялся ветер, шипел пылью и песком за окнами. До неё долетал сквозняк, холодил липкий пот. Когда вставала в туалет, в голове стреляло, правая часть начинала болеть, даже зубы, но боль прекращалась, едва ложилась. Так же стрельнуло, когда встала по-настоящему, потому что стрелка часов достигла восьми, однако сразу отпустило.

Анна надела вещи, в которых впервые пришла сюда: чёрные брюки, блузку, туфли. Брюки оказались широки, она затянула ремень, и ткань собралась на талии складками. Жарко, но ничего.

На улице было ещё слишком светло. Неправильно рассчитала – солнце ещё не село. Оно зависло справа растянутым шаром цвета желтка. Вокруг сновали люди. Преодолев первый порыв – обнимать и целовать их, Анна растерялась. От людей она отвыкла больше, чем от света. Они все куда-то спешили, тянули чемоданы, обменивались возбуждёнными репликами. Будто покидали город. Ошиблась она, что ли, и одиночества не было в прошлом, а наступит только сейчас? Люди не обращали на неё внимания, не задерживали на ней взгляд, словно она была пустым местом и напрасно поправляла сбившиеся под поясом неудачные брюки. Люди не знали её, что было очень обидно. Никакой радости. Гася обиду и нарастающее беспокойство, она кинулась куда-то, ломилась сквозь толпу напролом, мучая в кармане потный ключ (а дверь вообще заперла?).