Яд для императора

— Нет, Тургенев, кажется, еще не читал, — ответила Катя. — Он сейчас в Германии, пишет новые рассказы из книги «Записки охотника».

И, вспомнив разговор, подслушанный на перроне берлинского вокзала, добавила:

— Только что закончил роман «Рудин»…

— Вот как? Вы, я вижу, близко знаете лучших наших писателей, — заметил Толстой. — Значит, говорите, Некрасову понравились образы солдат? Тут он угадал, весьма угадал!

Поручик вскочил с койки и принялся ходить по шатру.

— В нашей литературе на военную тему война описывается легковесно, — говорил он. — Словно бал, ей-богу! Возьмите хотя бы сочинения господина Марлинского. На первом плане всегда стоит герой-офицер. А где труженик войны — солдат? Где кровь, пот? Где глупость командиров, их тщеславие, корысть? Вот о чем надо писать!

— И об этом вы напишете в следующих ваших рассказах из Севастополя… — сказала Катя. Она не спросила — скорее утверждала то, что хорошо знала. Но Толстой не обратил внимания на эту странность.

— Да, я уже начал следующую вещь, — кивнул он. — Еще не знаю, как назову.

— А о ваших кавказских впечатлениях когда напишете? — поинтересовалась Половцева.

— Да, Кавказ меня тоже волнует, — признался граф. — Особенно один эпизод, когда наш отряд послали рубить лес в предгорьях. И сама жизнь казаков — привольная, искренняя, так непохожая на жизнь так называемого образованного сословия! Об этом очень хочется написать.

— Но разве образованное сословие не заслуживает художественного изображения? Ваши родные, знакомые? Разве среди них не встречаются яркие, самобытные характеры?

— Вы, сударыня, прямо мои мысли читаете! — рассмеялся Толстой. — Да, есть такое желание запечатлеть несколько характеров. Но наш народ, человек из народа, привлекает меня сильнее. Мне кажется, у нас, дворян, накопился большой долг перед народом.

— Мне кажется, вы могли бы совместить эти две задачи, — заметила Катя. — Например, изобразив участие народа и высших сословий в войне 1812 года…

— А что, это мысль! — воскликнул граф. — Правда, тут придется потрудиться…

В этот момент полог шатра распахнулся, появился денщик Федор с самоваром. Водрузив его на столик, солдат вслед за тем внес поднос, уставленный чашками и блюдцами.

— Вот, сударыня, позвольте мне наконец проявить гостеприимство, — сказал граф. — Кстати, какая небрежность с моей стороны! Я ведь до сих пор не спросил вашего имени! Вот как поразило меня ваше известие! И вот что значит авторское самолюбие: совсем человеку глаза застилает! Так позвольте узнать, кто вы, откуда…

— Меня зовут Катя, Катя Половцева. Но я тут лицо совершенно неважное… И у меня в самом деле совсем нет времени!

— Но уж чашку чая я вам налью! — заявил Толстой и наклонился к самовару.

Прямо перед лицом Кати мелькнула рука графа — крепкая загорелая рука, покрытая жестким черным волосом. У нее возникло неудержимое желание — взять эту руку, что напишет со временем «Анну Каренину», «Войну и мир», «Воскресение», — взять и прижать к губам.

Но это был бы, конечно, совершенно безумный поступок. Она справилась со своим желанием и порывисто вскочила.

— Прошу меня извинить, Лев Николаевич, но я действительно должна идти, — сказала Катя, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суше и не выдал ее волнения. — Там идет операция, и я должна… Нет, не провожайте меня, тут недалеко.

И, уже не слушая ответа графа Льва Толстого, она выбежала из шатра и быстро зашагала вниз, в сторону лагеря.

Глава 18

Впрочем, в сторону лагеря медсестра Половцева прошла всего несколько шагов. На ходу она то и дело оглядывалась — хотела убедиться, что граф Толстой не пошел ее провожать и не следит за ней от своего шатра. Когда же шатры артиллеристов скрылись за вершиной холма, Катя резко свернула в сторону. Вначале шла по дороге, ведущей в Старые Шули, а затем еще раз изменила направление и прямиком двинулась в сторону ближайших холмов.

Солнце уже село, быстро надвигалась темнота. Катя почти бежала, боясь опоздать. Холмы приближались; вот перед ней выросла крутая каменная стена, в которой зияли черные дыры. Это были отверстия пещер. Она поднималась, вглядываясь в эти провалы черноты. В какой-то миг в одном из провалов на секунду загорелся и тут же погас свет. Половцева облегченно вздохнула: товарищи были здесь, ее ждали.

Спустя несколько минут она взобралась на площадку перед входом в пещеру. Тогда из темноты выступила гибкая фигура во всем черном; на скрытом маской лице поблескивали белки глаз.

— Ну что, передал? — спросила Катя у черного человека.

— Все передал, ханым, как ты велела, — ответила фигура голосом титулярного советника Дружинина, хотя и с татарским акцентом.

— А где Кирилл с поручиком?

— Там, выше, — отвечал титулярный советник, махнув рукой в сторону склона. — Предосторожность, сама понимаешь. Но что тебе Кирилл? Или тем более поручик? Ты же видишь, что со мной! И я вижу, что с тобой!

— Со мной? — Катя с искренним недоумением пожала плечами. — Со мной ничего!