Яд в крови

— У меня нет на это никакого права. Я не могу ломать тебе жизнь.

— Как глупо… Все вокруг устроено так глупо. И примитивно.

— Наверное. Только мы не в состоянии что-либо изменить.

— Почему? Я могу отложить свадьбу на неопределенное время, мотивируя это тем, что сейчас не время для веселья, а потом…

Толя тихо рассмеялся.

— Смеешься? Думаешь, я не способна на подобное?

— Я над собой смеюсь. Я не способен. Принять от тебя эту жертву.

— Зачем ты меня мучаешь? — На глазах у Маши блеснули слезы. — Тебе это доставляет удовольствие?

— Я не хочу, чтоб ты мучилась. Но я должен наказать себя. За то, что когда-то так жестоко обошелся с тобой.

— Какой же ты… дурак! — громким шепотом воскликнула Маша и выбежала из палаты.

Лемешевы остановились в гостинице «Москва». Амалия Альбертовна, хоть и была по рождению католичкой, отправилась в ближайшую православную церковь просить деву Марию помочь найти сына. Разумеется, это делалось тайком от мужа.

Амалия Альбертовна родилась и выросла в Москве в одном из арбатских переулков, знала ее, центр в особенности. Выйдя из гостиницы, она низко надвинула на лоб фетровую шляпу с букетиком из искусственных фиалок и подснежников (она не хотела, чтобы видели ее лицо, ибо боялась за мужа), перешла к «Националю» и направилась вверх по улице Горького, не глядя по сторонам.

Она любила эту небольшую уютную церковь в Брюсовском переулке, где почти всегда было немноголюдно. К тому же там пел замечательный хор из подрабатывающих тайком от комсомольской организации студентов консерватории, расположенной в двух шагах от церкви.

Поставив свечку возле большой темной иконы Богородицы с младенцем и пожертвовав десять рублей на нужды храма, Амалия Альбертовна присела на лавочку справа — закружилась внезапно голова — и огляделась по сторонам.

Служба еще не началась. Юноша в длинном черном одеянии поправлял лампаду неподалеку от алтаря. Ему было года двадцать два, не больше. У юноши было бледное нервное лицо и темные круги под глазами.

Амалия Альбертовна почувствовала, что начинается приступ и, прислонившись к стене, закрыла глаза.

— Вам плохо? — услышала она над собой громкий испуганный шепот. — Может, принести воды?

Она с трудом выдавила из себя «не надо» и впала в оцепенение. До нее долетал приглушенный гул голосов, она помнила, что находится в храме, что у нее пропал единственный сын, но не могла пошевелиться.

На этот раз приступ оказался коротким. Она открыла глаза. Над ней стоял юноша в темном одеянии. Его длинные тонкие пальцы, сложенные домиком возле груди, заметно дрожали.

— Все прошло, — сказала Амалия Альбертовна. — Не волнуйтесь. Вас как зовут?

— Серафимом. В миру меня звали Иваном.

— Ах, Иван, знали бы вы, как мне тяжело! — вырвалось у Амалии Альбертовны. — У меня пропал единственный сын. Его тоже звали Иваном. Если он вернет мне сына… — Она встала, покачиваясь на своих высоченных каблуках. — Если он вернет мне сына, я озолочу этот храм. Да, я пожертвую все свои драгоценности. Только бы Господь вернул моего Ванечку.

— Молитесь, сударыня. Господь милосерден. — Юноша перекрестился и закрыл глаза. Амалия Альбертовна видела, как подрагивают его тонкие, сложенные возле груди пальцы. Ей почему-то стало его жаль.

— Вы, наверное, очень часто поститесь, — сказала она. — У вас такое бледное лицо. Мне кажется, в вашем возрасте нельзя не есть мясо. Я каждый день готовлю моему сыну ростбиф с кровью. — Она вздохнула. — Может, у вас нет денег? Мне кто-то говорил, что церковь сейчас очень нуждается. Возьмите, пожалуйста.

Порывшись в кошельке, она протянула юноше две десятирублевые купюры.

— Нет, что вы, я ни за что не возьму, — сказал он и даже отошел от нее на шаг назад. — Я не имею права брать деньги у женщин.

— Но ведь я гожусь вам в матери, — сказала Амалия Альбертовна. — Прошу вас, возьмите. Будете иногда ставить свечу деве Марии, заступнице всех несчастных матерей.

Юноша оглянулся и, убедившись в том, что на них никто не смотрит, быстро взял у Амалии Альбертовны деньги и засунул их в левый рукав своего черного одеяния.

— Господь да услышит вашу молитву, — произнес он и снова перекрестился. — Я верую, что ваш сын жив и скоро вернется в лоно своей семьи. Бог не допустит, чтобы с ним случилось что-то нехорошее.

Юноша склонил голову, приложил к груди ладони и собрался вернуться к своим обязанностям.

— Постойте! — вдруг воскликнула Амалия Альбертовна и резким движением сняла с третьего пальца левой руки золотое колечко с мелкими рубинами и бриллиантиками. — Отдайте это на нужды храма. — Она протянула юноше кольцо. — Пускай это станет залогом нашей с вами веры в то, что мой сын жив.

Юноша недоверчиво разглядывал кольцо — три маленьких рубиновых цветочка в окружении тонких золотых листиков, на которых поблескивают бриллиантовые капельки росы.

— Это, это…

— Это царское золото. Мой дедушка был знаменитым ювелиром, и это его работа. Мне кажется, оно поможет мне найти сына.

Амалия Альбертовна осенила себя православным крестом — она считала неприличным креститься в православном храме по-своему.