Яд в крови

— Твой отец тоже больше всего на свете боялся разочарованности. Но он всегда любил только себя…

— Я тоже очень люблю себя и не вижу в этом ничего противоестественного. А ты разве себя не любишь? — удивленно спрашивала Маша.

— Я себя ненавижу. Но очень любила в той мансарде под музыку Листа.

— Музыка — это сладкий обман. Поедем завтра, ладно? Я очень, очень соскучилась по Москве.

Калерия Кирилловна, выйдя из больницы, на следующий же день поспешила к Маше, однако подъезд ее дома был заколочен досками, а вокруг строители возводили высокий деревянный забор.

— Мне нужно в пятую квартиру, — обратилась она к толстому мужчине в ондатровой шапке, командовавшему рабочими.

— Где вы были раньше? Дом в аварийном состоянии, того и гляди рухнут перекрытия, — отвечал он, не спуская глаз с мужика в спецовке, вбивавшего молотом в асфальт кол.

— Я была в больнице, — сказала Калерия Кирилловна. — Мне нужно взять кое-какие вещички.

— Да тут недавно приходил один мужчина. Шикарный такой, словно с картинки. Подъезд тогда еще не заколотили, и я его впустил. Он все спрашивал, куда переселили жильцов, да только я сам про это ничего не знаю. Посоветовал обратиться в адресный стол, хотя, думаю, их либо на тот свет переселили, либо еще куда подальше — в той квартире и по сей день мебель стоит, книжки валяются и всякие носильные вещи. Так это ваша квартира? — внезапно осенило толстяка.

— Я прожила в ней двадцать лет, — сказала Калерия Кирилловна и почему-то укоризненно посмотрела на толстяка, словно он был виноват в том, что эти двадцать лет уже закончились.

— Понимаю. Дверь в квартиру заперта на ключ, но я боюсь, что эти орлы могли проникнуть туда другим…

— Это не имеет никакого значения, — перебила толстяка Калерия Кирилловна. — Ну что, пошли?

Толстяк в ондатровой шапке послушно отодвинул одну из широких досок, преграждающих путь в подъезд, и Калерия Кирилловна, протиснувшаяся в щель первой, ощутила нежилой запах склепа. Она вздрогнула, вспомнив мертвого Славика и свою болезнь, полную непрекращающихся кошмаров на тему мертвых тел, гробов, могильных крестов и даже привидений, но, к счастью, толстяк вежливо взял ее под руку, сказал: «Осторожно, здесь нет двух ступенек», и они стали подниматься наверх. Он открыл дверь с помощью отвертки и пропустил Калерию Кирилловну вперед.

Она ахнула и всплеснула руками, увидев царящий в квартире разор. Кинулась в спальню. Кровать использовалась для самых, по мнению Калерии Кирилловны, низменных назначений, то есть для занятий сексом — белье напоминало лохмотья, однако эти лохмотья безошибочно хранили отпечатки чьих-то тел в виде округлых выемок и углублений. Шкаф был пуст, зеркало разбито. Из столовой исчезли все до одного стулья, однако рояль был цел и даже покрыт старой скатертью с длинной бахромой.

— Это я его накрыл и запер крышку, — сказал толстяк. — Хороший рояль. Дореволюционный. Вы, конечно, заберете его?

— Мне его некуда поставить, — призналась Калерия Кирилловна. — Это рояль моей племянницы.

— А где она сама? — с любопытством спросил толстяк.

— Я бы тоже очень хотела это знать. — Калерия Кирилловна вздохнула и направилась в комнату Славика. Там она взяла со стола какую-то растрепанную тетрадку, прижала ее к груди и всхлипнула. — Это дневник моего племянника, — пояснила она толстяку. — Он погиб в автомобильной аварии. — Она снова всхлипнула и утерла нос платком, с незапамятных времен валявшемся в кармане ее плаща. — Последнее время мы с ним были не в ладах, потому что он был… не такой, как все мужчины (слово «педераст» Калерия Кирилловна считала матерным и ни за что бы не решилась произнести вслух — «педерастами» обзывала всех подряд больных толстая неряшливая нянька в «Кащенко»). Но он был такой хороший и добрый. — По лицу Калерии Кирилловны текли слезы, и толстяку стало ее жаль. Он достал из кармана чекушку водки, умело свинтил ей головку и, сунул в руку Калерии Кирилловне, велел:

— Пейте. Станет легче. Заодно помянете родственников.

Калерия Кирилловна послушно сделала большой глоток, закашлялась, сделала еще один побольше и вдруг, запрокинув голову, выпила все до дна. Толстяк поначалу изумленно таращился на нее, но, когда Калерия Кирилловна залихватским жестом зашвырнула пустую бутылку в окно, его изумление переросло в восхищение.

— Эта жизнь — сплошной обман, и я ему поддалась, — проговорила Калерия Кирилловна заплетающимся языком и тяжело опустилась на Славикову тахту. — Бессмысленный обман. Скажите, вот вы в чем видите смысл жизни? — Она обращалась не к толстяку, а к книжному шкафу с пустыми полками. Но за него ответил толстяк:

— Я никогда над этим не задумывался. Я всего семь классов закончил. Это вы, ученые, должны все знать и нам растолковывать.