Яд в крови

— Славная моя, это замечательно, что вы так серьезно относитесь к вашему дару. Многие учатся пению только для того, чтобы иметь много поклонников и соответственно удачно выйти замуж. Из подобных певиц, даже обладай они голосом Леонтины Прайс или Ренаты Тебальди, никогда не получатся истинные артистки. У вас будет все, когда вы запоете на большой сцене, — слава, поклонники и так далее.

— Я не тщеславна, — возразила Маша.

— О, не спешите Бога ради говорить подобное. Вы еще войдете во вкус, уверяю вас. Стоит понюхать запах сцены и… Надеюсь, вас учили в детстве музыке?

— Да. Мама очень хорошо играла на рояле. Я тоже иногда сажусь за инструмент. Дома у нас всегда было много пластинок.

— А мне сказали… Впрочем, это совсем не важно. — Барметова внимательно разглядывала Машу. — Хотя нет, с вами мне хочется быть откровенной до конца. Так вот, мне сказали еще за несколько дней до экзамена, что вы якобы идете вне конкурса, и я приготовилась увидеть и услышать одну из тех, за кого потом краснеешь на каждом экзамене, но делаешь вид, что перед тобой будущая примадонна. Это, разумеется, унизительно, я пробовала восставать и однажды наотрез отказалась взять к себе в класс чью-то доченьку. Ну и что из этого получилось? Да ничего из ряда вон выходящего: ее взяли другие, а мое лучшее меццо зарубили на отборочном прослушивании на конкурс в Барселону. И я поняла, что плетью обуха не перешибешь. Ну а вы запели «Casta diva», и у меня мурашки по спине забегали.

— Но дома никто не знал, что я сдаю экзамен в консерваторию. Разве муж мог догадаться… — недоумевала Маша.

— Ах, бросьте Бога ради — теперь это ровным счетом ничего не значит. Почаще бы встречались такие «блатники», как вы.

— Пожалуйста, говорите мне «ты». Ведь вы всем остальным студентам говорите «ты», почему же мне… — Маша замолчала и вдруг широко улыбнулась. — И еще прошу вас об одном, — уже серьезно сказала она. — Не позволяйте мне расслабиться. Ни на минуту. Я должна наверстать то, что потеряла. И я обязательно наверстаю. Вот увидите.

Маша расцвела за последние годы, хотя ее красота воспринималась не сразу — поначалу она могла показаться слишком худой, слишком грустной, слишком холодной. Но только поначалу. Потом в нее влюблялись без оглядки, хотя она никому не обещала взаимности. И это тоже становилось ясно с самого первого взгляда, что, наверное, тоже в немалой степени способствовало ее успеху у мужчин.

С Димой у них установились довольно спокойные, почти дружеские отношения, хоть Маша и спала в отдельной комнате. Иногда они даже занимались любовью, но Маша не испытывала при этом ни наслаждения, ни отвращения. Она жалела Диму, считала себя перед ним виноватой. К тому же порой чувствовала себя одинокой.

Ян появлялся в Москве редко — он учился в мореходке, решив, к неописуемой радости капитана Лемешева, продолжить славную семейную традицию. Иногда звонил, но говорил очень мало, лишь скупо отвечая на ее вопросы. Маша Лемешевым никогда не звонила — чувствовала, что Амалия Альбертовна ее боится и не любит. Но она носила кольцо Амалии Альбертовны — рубиновый цветок в окружении трех листиков, покрытых мелкими изумрудами росы. Таково было желание Яна, и она не могла не исполнить его.

Николай Петрович, превратившийся на глазах в больного старика, продолжал тем не менее тянуть лямку министра — перспектива пенсии страшила его своей неприкаянной пустотой. Он допоздна засиживался на работе, благо дел всегда хватало, безотказно ездил в командировки. Выходные проводил на даче, куда Маша часто приезжала с маленьким Яном. Дедушка с внуком любили друг друга крепкой, приносящей обоим радость любовью.

Институт Маша закончила без натуги, правда, в дипломе оказалось полным-полно «удов» — она питала стойкое отвращение к общественным наукам. Всерьез увлеклась пением, посмотрев «Большой вальс» с Милицей Корьюс. Не знала с чего начать и, как это обычно случается, начала совсем не с того — стала брать уроки вокала у бывшей опереточной примадонны и чуть не загубила голос. Потом ее свели с сопрано из Большого театра, которая очень хотела получить участок земли в ближнем Подмосковье (она, разумеется, знала, из какой Маша семьи) и потому нахваливала ее, попутно давая очень дельные жизненные советы, и лишь изредка профессиональные. Что касается последнего, Маша хватала все с лету. Ее окрыляла явная лесть Миловидовой, хоть она и знала, что это всего лишь лесть, заставлявшая заниматься помногу и с энтузиазмом. Ночами она слушала пластинки с записями великих опер в исполнении великих певцов, незаметно выучив на память многие сопрановые партии. Навязчивой мечтой стало спеть Изольду Вагнера. Увы, до этого, она знала, очень и очень далеко. Но Маша не отчаивалась. Она с блеском прошла отборочное прослушивание в консерваторию. Имея на руках диплом другого вуза, Маша была освобождена от ненавистных марксистских предметов и отныне могла всю себя посвятить музыке.