Яд желаний

Она смешалась, задав глупый вопрос, и вскочила. С крышки инструмента полетели на пол какие-то листы и веером рассыпались по сцене. Савицкий опустился на колени, жестом дав ей понять, что сам соберет. Она снова опустилась на стул, уронив руки на клавиатуру, будто прося у рояля защиты и желая вобрать в себя энергетику звуков, только что звучавших в этом зале.

— Я никогда не слышал, чтобы ты его пела, — глухо произнес Савицкий.

— Скоро концерт памяти Рахманинова[27]… — Аня Белько посмотрела на режиссера прозрачным синим взором. — Я подумала… Это мой любимый романс. Я пойду…

— Не уходи.

Он положил ноты на крышку рояля. Должно быть, этой девушке точно так же некуда деваться, как и ему самому, поэтому они и встретились здесь, в этом зале, а вовсе не потому, что скоро рахманиновский вечер. Тусклый свет дежурной лампочки у противоположного входа почти ничего не освещал, но глаза уже привыкли к полумраку.

— Спой еще раз.

Она не удивилась. Тонкими пальцами, привыкшими к инструменту, проиграла вступление и запела. Он стоял у рояля, закрыв глаза, и слушал. Конечно, будучи профессионалом высшей пробы, Савицкий понимал, какую певицу он сейчас слышит. Голос, подобный этому, рождается раз в сто лет… Но дело даже не в ее изумительном голосе, а в том, как она чувствует этот романс! Вначале — голос, как бесплотный дух умершей возлюбленной. Это воздушный, бестелесный звук, почти лишенный вибрации, — о, Оксана так не пела! Она и в начале пела совсем так же, как и в конце, не делая и не ощущая никакой разницы… А та женщина, что сидит сейчас за роялем… она проникла в самую душу романса, в самую сердцевину музыки… Голос между тем обрастал плотью, набирал силу:

— Меня по-прежнему твои волнуют муки…

Откуда в ее голосе столько страсти? И столько боли? Что знает эта девочка за роялем о любви? Когда-то он предложил ей себя… Нет, он предложил ей не любовь — так, интрижку. А что было у него с Оксаной? Любовь? Он мотнул головой, как бы отрицая свои мысли, отрицая себя самого. Что это за любовь, когда он сам недавно пожалел, что поднял бучу вокруг Оксаниной смерти? Он ведь в тот момент больше всего сокрушался не о том, что она умерла, а что у него срывается долгожданная премьера! Он едва не застонал от презрения и гадливости к самому себе. Он не любил. Наверное, не умеет, не может… Или он всю жизнь выбирал не тех женщин?

— Так знай, что это я откликнулась оттуда

На зов души твоей больной…

Упал последний прозрачный звук. У него действительно больна душа. Как хороша сейчас за роялем эта женщина!.. Грусть в синих глазах, склоненная золотоволосая голова, тонко очерченный профиль, ворот черной водолазки только подчеркивает нежную шею…

— Уже поздно. — Она встала, с легким стуком закрыла рояль. — Я пойду…

— Действительно поздно. Я тебя провожу.

Она ничего не сказала, промолчала, и он оценил это молчание. Оксана всегда слишком много говорила.

Аня Белько открыла дверь и вышла в плохо освещенный коридор.

— Подожди… — Он взял ее за руку, чуть выше запястья, потом перехватил и вторую. Он держал ее властно и в то же время нежно, а затем вдруг страстно прижал к стене коридора. Поцеловал ее покорно закрытые глаза, золотистые, пахнущие цветами волосы, сокровенное место на шее, где бешено билась какая-то жилка, но когда добрался до стиснутых губ, она рывком отвернулась, выскользнула и почти побежала по коридору.

— Не нужно меня провожать!

Андрей Савицкий пожал плечами и пошел за ней следом. Он знал, что сейчас не время ее слушать.

* * *

— Игорь, ты дома?

— Дома.

— Я к тебе заеду.

Этого только не хватало! Устал как собака, еле доплелся домой… Уже собирался лечь спать. Что-то случилось? Точно! У Машки был какой-то странный голос… Сонливость у Лысенко как рукой сняло. Ну конечно, что-то стряслось, иначе Машка не позвонила бы ему в одиннадцатом часу. Может, перезвонить ей? Спросить все-таки, отчего такая спешка? К чему ночное свидание, да еще и переться к нему через весь город… Он быстро набрал домашний Камышевых и долго слушал длинные гудки. Значит, Машка уже выехала, а Вадима нет дома. Та-а-ак… Попробуем мыслить логически… Если Вадима нет дома, то он либо на работе, либо… На работе быть уже слишком поздно, выходит, что… О черт! Неужели Вадька Камышев завел любовницу, и Машка по этому поводу, вся в слезах и соплях, мчится к нему, чтобы выплакать обиду на широкой груди друга? На мобильный ей позвонить, что ли? Но мобильный оказался недоступен — не иначе Камышева спустилась в метро…

— Вась, ты чего?

Здоровенный полосатый котяра, которого почти год назад капитан принес с рынка облезлым заморышем, вонзил когти в капитанские джинсы и стал ритмично впускать и выпускать их.

— Ты чего, совсем одурел?! Жрать хочешь?

Игорь Лысенко подхватил кота под ореховый живот и понес в кухню. Корм, который он щедрой рукой насыпал в мисочку, был почти не тронут. Рядом стояла вода.

— Молока хочешь?