Иафет в поисках отца

Голова моя была обрита, но, надев парик Кофагуса, я несколько утешился и забыл о своем безобразии. Я повторял мысленно, что я квакер, и квакер с приятной наружностью, ловкий, развязный. Через несколько дней у Кофагуса было собрание братьев, которому я был представлен, и я заметил, что в этом обществе не было ни одного молодого человека, который мог бы сравниться со мною. Это замечание придало мне много бодрости и расположения к новому состоянию и отвлекло меня от всегдашней моей мысли об отце.

Глава LXIV

Кофагус не терял времени. Менее нежели в три недели он нанял лавку недалеко от своего дома, наполнил ее всеми врачебными принадлежностями и медикаментами, нужными для аптеки, и сделал ее гораздо полнее собственной, когда-то существовавшей в Смитфилльде. Остальная часть дома, в котором помещалась моя знаменитая аптека, отдавалась внаем, потому что я предполагал жить с семейством Кофагуса.

Когда было все готово, я пошел туда и был весьма доволен распоряжением Кофагуса. Одного только мне недоставало — Тимофея. Но мое желание не могло осуществиться, потому что я не знал, где найти его.

В тот же вечер я сказал Кофагусу, чтобы он не выставлял моего имени над лавкой. Гордость моя не могла привыкнуть к мысли, что имя Иафет а Ньюланда, перед которым так охотно отворялись двери всех аристократов, будет написано золотыми буквами над аптекой в в ничтожном городке.

— На это много причин, — говорил я Кофагусу. — Во-первых то, что Иафет Ньюланд не есть истинное мое имя, и лучше, если аптека будет известна, как принадлежащая Кофагусу; вторая причина, что имя мое прочтут многие из прежних моих знакомых и станут смеяться, а я бы не хотел иметь с ними никаких сношений; третья…

— Иафет Ньюланд, — прервала Сусанна, рассердившись, — не трудись приискивать столько маловажных причин, ты все их перечел, исключая настоящую: твоя гордость не согласна с этой мыслью.

— Я хотел сказать, что имя Ньюланд не годится в новом моем состоянии, оно напоминает Маммона. Но вы, Сусанна, обвинили меня в гордости, и я не стану более противиться желаниям Кофагуса. Пускай будет написано «Иафет Ньюланд» над дверью моей аптеки.

— Если я тебя несправедливо обвинила, Иафет, то прошу извинения, — ответила Сусанна. — Одному только Богу известны сокровенные мысли сердец. Я виновата, и ты должен простить меня.

— Сусанна, мне бы надобно просить у вас извинения. Вы лучше знаете мое сердце, нежели я сам. Да, это была гордость, одна только гордость, которая заставила меня говорить так. Вы совершенно меня от нее излечили.

— Теперь я надеюсь на тебя, Иафет, — ответила Сусанна улыбаясь. — Кто сознается в ошибках, тот скоро и раскается. Но в твоих замечаниях есть и правда: кто знает, если бы ты встретил своих старых знакомых, то, может быть, опять пошел бы к ним и совратился бы с пути истины. Ты можешь переменить слегка буквы твоего имени и таким образом останешься неизвестным.

Кофагусы согласились на это предложение, и слова: «Гнуланд, аптекарь» были написаны над дверью. Вскоре я вступил во владение лавкой и взял к себе в помощники одного молодого квакера. В короткое время я уже продавал лекарства добрым жителям города Ридинга.

Я был счастлив; занятия мои доставляли мне доход выше даже моих нужд, и я был уже полезным членом общества. Когда я приходил обедать или вечером являлся домой позже обыкновенного, так что Кофагус с женой уже спали, то Сусанна Темпль всегда меня дожидалась, и я всегда разговаривал с нею хоть несколько минут. Никогда любовь не занимала меня, но теперь, видя это прелестное ангельское существо, я любил ее выше всего, и эта любовь была неземная. Я любил ее, как ангела, и с каким-то трепетом и боязнью. Я говорил себе, что недостоин обладать такой чистой, непорочной душою. Я чувствовал, что судьба моя зависела от нее, что если бы она меня любила, то счастье мое и в будущем и в этом свете было бы упрочено; в противном случае — я погиб навеки. Несмотря на все свои совершенства, Сусанна была женщина. Она хорошо понимала власть свою надо мною, но употребляла эту власть для того только, чтобы настроить душу мою к одной добродетели.

Гордость моя незаметно исчезла и заменилась чувствами религиозными. Доселе все неприятные мелочи этой секты и монашеский образ их разговора мало на меня действовали; но теперь я находил всему удовлетворительные причины, и все мне нравилось. Месяцы проходили, и дела мои становились с каждым днем прочнее и прочнее. Я мог уже уплатить Кофагусу все его издержки. Душою и телом я был квакер и, входя в их братство, по чистой совести исполнял все обязанности этой секты. При всем моем счастье, Сусанна не оказывала мне ничего, кроме истинной дружбы. Но я очень часто виделся с нею, и таким образом утверждалась наша взаимная привязанность.

Впоследствии я узнал, какие пылкие чувства, какой огонь таился под скромной, тихой наружностью Сусанны, и я видел, как ум ее умерял излишнюю восторженность чувств.