Яга Абыда

Утром Яга открыла глаза, а девчонка сидит на лавке, свесила ноги, но не ступает на пол. Изба задремала, выхолодило горницу под утро: по полу, по косякам пошёл ледяной узор. А девочка сжалась, скукожилась, но не пищит, не плачет – видимо, не весь вчерашний дурман вышел. Как увидела, что Абыда проснулась – вперилась в неё громадными глазами, зелёными, как лесные озёра.

– Вон кадка, умывайся. Потом сарафан поищем.

Девочка ничего не ответила. Глянула испуганно, встала коленями на лавку, выглянула за окно. Выпала крепкая роса, от леса тянуло холодом, влагой, а в избе сытно пахло берёзовым углём. Манили утренние огоньки на лугах, влекла серебряную нитку бледная луна – протяни руку и схватишь.

– Рано тебе за огоньками. Рано пока. А когда-нибудь и можно будет. Ну, что молчишь? Немая, что ли?

Девочка помотала головой, но так и не заговорила. Абыда махнула рукой: и не таких чудес навидалась, пока искала преемницу. Кого крала, кого выхаживала, кого с самой границы вытаскивала по лунной смётке7. Ничего. Пообвыкнется, разговорится.

– Вот тебе рубаха. Вот тебе сарафан. Снимай свои лохмотья.

Девочка нахмурилась, вжалась в стену. Абыда вздохнула да бросила. Уговорами делу не поможешь, силой только хуже сделаешь.

– Не хочешь – не надо. А всё ж лучше б переоделась. В своих-то лохмотьях где только не бегала, а земля сейчас мокрая, грязь всюду какая.

Выложила на лавку крепко выбеленный, выстиранный в семи водах с чистотелом сарафан и отвернулась, принялась накрывать на стол. Когда обернулась – увидела, что девчонка всё же стянула свои одёжки, натянула чистое платье.

– Руки помой. Все в крови. Упала, видать, где-то или о ветки разодрала.

Найдёныш кое-как сполоснула в корыте руки. Поёрзав, позволила расчесать гребнем волосы. После того, как Яга вынула из них листья, окатила лавровым отваром, высушила тёплым ветром да заплела в косы, волосы заблестели пшеничным золотом, солнечным звоном.

– Накинь-ка платок. Зябко.

Изба виновато вздохнула: всегда, как приходил чужой, выстуживало. Абыда любила, когда ученицы являлись летом: лишняя прохлада только кстати. Но раз уж явилась осенью – что поделаешь. Яга новую Ягу не выбирает; новая Яга сама приходит, никого не спрашивая.

Когда девочка накинула на плечи вязаную шаль, от растрёпанной находки, что выкатилась на кладбище, ничего и не осталось. Разве что глаза по-прежнему были затравленные, пустые.

Абыда собрала на стол, но и от мясной похлёбки, и от картошки с грибами, даже от нежной малины девочка отказалась: молча отодвинула, помотала головой. Еле-еле пощипал пирог, запила чаем. Абыда, не таясь, покрошила в чашку белые лепестки.

– Это, глазастая, для успокоения трава. Гармала8. Из неё припарки делают, если какая мозоль, и в питьё добавляют, если на душе тяжко.

– Мне не тяжко, – тихо сказала девочка. Голос у неё оказался тонкий, чистый, совсем птичий. – Только спать хочется.

Конечно, хочется, опомнилась Абыда. Мала же. Совсем ещё мала. Привыкла, что прежняя-то, Марийка, почти взрослая…

Вязкая волна обиды пополам с жалостью поднялась в груди. А ведь уже ритуал провести собиралась, ведь почти дотянула, совсем осталось чуточку, и была бы уже настоящая преемница…

– Ложись. И чего так рано встрепенулась, если недоспала? Как хоть зовут тебя?

– Ярина, – ответила девочка, клюя носом. Чашка с мятой опасливо отпрыгнула, дохнув терпким паром.

Абыда махнула рукой за спину, раскатав лежанку на печи, щёлкнула пальцами, распахивая сундук. Подушка улеглась сверху постели, печка заворчала, греясь. Яга хотела было кликнуть руки-помощники, да передумала. Подхватила девочку сама («И правда, как травинка») и переложила на постель.

***

Ярина проснулась спустя полный день – с первым блеском зари. Ещё русалки в озере не плескались, ещё Сирин9 не пролила утренние слёзы, а Абыда уже почуяла сквозь дрёму, как смотрят на неё чужие глаза. Подумала, Керемет10 уже проведал о новостях, высматривает. Но нет; кто-то здешний глядел. Абыда распахнула глаза, зыркнула туда-сюда по углам – никакой нечисти. Тишина, пахнет деревом, мёдом, едва слышно – берёзовым мылом.

Спросила хрипло, вглядываясь спросонок на печь:

– Ты, что ли?

Ярина сидела, натянув на колени платье, обняв себя за лодыжки.

– Ранняя пташка.

Пощёлкивало в пояснице, ноздри щекотал сладкий запах вызревших за ночь яблок. В слюдяное окно заглядывал умирающий тощий месяц. Абыда запалила лучину, подошла к столу поглядеть на воду в крынке. Ёкнуло внутри. Сколько бы раз ни смотрела, каждый раз сердце схватывало: вдруг сегодня. Вдруг сегодня увидится.

Но вода в глиняном кувшине стояла спокойная, светлая, отражала слабую зорьку.

– Вставай, раз проснулась, – проворчала Яга, чувствуя, как камень упал с души: посмотрела – и ладно, можно и дальше жить. Обернулась, а Ярина, как замороженная, так и сидит, обхватив коленки. – Что как неживая?