Яхонтовый цвет

— Отрастут они, не переживай. Лучше прежнего станут. — Махнула рукой княжна. — Мала эта цена за яблоко молодильное, мотыгу волшебную и рог не иссякающий.

— Твоя правда. — Во весь оскал улыбнулось чудище. — А теперь давай здесь сад разводить. — Протянуло оно кисть когтистую к мотыге, мигом впору инструмент ему сделался.

Мякоть яблока молодильного на четверых разделили, и каждый своей частью полакомился. Сто и одно семечко из него вытащили, в туесок плетёный положили. Раскалывало чудище камни и валуны, после в пыль их перемалывало, землю всю на горе ровняло. Кошка Кошкеевна за ним следом шла и ямки под мягкими лапками раскапывала. Петушок — Красный гребешок семена в них сеял и шпорами своими приминал. Поливала Белава каждую бороздку живой водой из рога неиссякаемого. До ночи поздней трудились.

— Ты ложись спать, княжна. — Устало рыкнуло чудище. — Утро вечера мудренее.

Быстро Ночь-царица стянула с небосвода свою вуаль звёздную, супругу лучезарному место уступая. Пронеслась над облаками его колесница, белыми и жёлтыми конями запряжённая, с низов самых поползло утро вверх по горе Чёрной, дивный сад теплом заливая.

Разбудил княжну петушиный крик. Оглянулась она и глазам своим не поверила: на пашне вчерашней не только яблони стройные выросли с бутонами румяными, но и травы пряные с кустарниками гору покрыли, а цветы и днём словно яхонты раскалённые засветились, всю поляну пожарищем безобидным застлали.

Стала русая коса Белавы трёх пядей в обхвате да длиною до пояса, потемнели брови будто углём их кто присыпал, зарделись щёки как зарево морозное. У Кошки Кошкеевны весь мех залоснился, блестел, будто сусальным золотом раскрашенный, раздобрела пушистая, хвост свой паче лисьего расправила. Петушок — Красный гребешок ростом с индюка сделался, шпоры его на лапах заострились, пёрышки яркие волнами и спиралями позакручивались. Лишь чудища нигде не видать было. Звала и высматривала его княжна — да без толку, не откликался горы обитатель, авось и не слышал её.

— Сестрица, ты ли это? — Вопросил из-за спины голос родимый.

Обернулась Белава и брата с пылающим цветком увидела, тут же на шею ему бросилась, едва он на ногах устоял.

— Вовек я твою доброту помнить буду. — Молвил Тихомир. — Спасла меня от смерти бесславной, а сама-то как похорошела!

Провела его Белава по саду благоухающему, показала ему высеченную из древа Мать Сыру Землю. Разгладились сжатые губы богини, подобрел её суровый лик. Недолго пышноцветной горой они любовались, пришло время вновь прощаться.

— Ну, сестрица, теперь я к Веселине-красе, медной косе посватаюсь. Не подарят ей цветка чудесней! А после и тебе жениха найдём. — Сказал князь.

— Поспеши же, Тихомир! Да коня моего возьми, нет на свете жеребца проворнее. Я пешком домой вернусь, матушке повинюсь. Увы, ослушалась я её.

Как скрылся из виду брат, принялась Белава чудище за каждым деревом и камнем выискивать.

— Где же ты, друг мой сердечный? — Звала она. — Ужель и видеть меня не желаешь, без прощанья расстаться решил?

Зашуршала листва, но не вышел никто, из-за идола деревянного заговорило чудище:

— Коли ты домой воротиться решила, не надобно нам больше видеться, не по душе мне прощанья долгие. Знай лишь: загнобит тебя Чеслава, новые козни строить будет, только теперь не одному Тихомиру, а тебе ещё. Не любы мне твои злоключения.

— Чеслава — матушка моя, кровь от крови отделить и боги невластны. Спасибо, что беспокоишься, и всё же должна я её увидеть.

Из-за валуна вылетел пояс расшитый, коим Белава чудищу шины перевязывала.

— Вот что, — сказал смотритель горы, — был твой поясок обычным, а стал волшебным. Брось его в матушку свою — не сумеет она дурного никому причинить и даже помыслить о худом не сможет.

— Спасибо тебе, друг мой милый. Может свидимся ещё.

Отправилась пешком Белава в дом родимый. Без жеребца, дорогу знающего, целую неделю ей идти пришлось. Благо, ладанки путеводные княжна при себе держала, и чем теплее землица в них становилась, тем ближе терем отчий был. Поминала она домового добрым словом, самый расписной каравай ему испечь надумала.

Ждала её Чеслава в палате белокаменной, зеленее ряски болотной лицо её стало, две брови от хмурости в одну свелись. Остроносой ладьёй она залу рассекала, и как только Белава пожаловала, сразу на неё набросилась:

— Что, вернулась, дочь нечестная? Раз обманом приказ мой нарушила, высеку тебя при всех прутом ивовым, вчетверо скрученным. Нет! Лучше сразу заколю как свинью чумазую.

Не дрогнула молодая княжна, матери твёрдо заявила:

— По совести поступила я, матушка, да видать, мерила у нас разные. Жадностью жить — несчастливой быть и кривду множить. Слышала ли ты весть Тихомирову, коя до княжества нашего дошла? Приедет он скоро с женой своею, Веселиной медновласой, а приданное её в тридцать три сундука еле влезло! Будет мой брат процветать и добра честным трудом наживать.