Якоб решает любить

По прибытии в Ульм он первым делом разыскал корабельщиков, которые каждый вечер собирались в рыбацком квартале, и справился, как продолжить путь по Дунаю. Один из них только что вернулся из Вены, где продал свое судно, так как не мог плыть на нем обратно, против течения. Корабельщики ждали новых пассажиров, желающих отправиться в Банат. Таких хватало с избытком, ведь каждый день в Ульм прибывало по сорок-пятьдесят переселенцев — гораздо больше, чем могли уплыть. Но поскольку в реке уже поднялась вода, да еще плоты не поспевали строить, а многие из построенных разбивались о скалы или тонули в стремнинах, корабельщики тоже осторожничали. В таких условиях отплытия приходилось ждать неделями.

Лишь немногие переселенцы могли позволить себе платить за постой, поэтому улицы города были забиты спящими или дремлющими людьми, они сидели рядом со своими припасами и пожитками, которые подчас умещались в одном узелке.

У Фредерика были и другие заботы, ведь посланник не сообщил ему, что переселенец должен быть женат. Начиная с Регенсбурга, самое позднее — с Энгельхартсцеля[22], в Австрийскую монархию пропускали только женатых людей. Но где за столь короткий срок найти женщину, готовую выйти за него замуж, если уж за столько лет ни одна не пошла? Да к тому же не любую незамужнюю, а такую, чтоб согласилась ради их счастья на востоке закрыть не один, а оба глаза. Фредерик боялся, что его путешествие закончится, так и не успев как следует начаться.

В первые дни в Ульме он видел, как на одном непросмоленном, наскоро сколоченном плоту помещалось порой до восьмидесяти человек. В середину сгружали косы, пилы, топоры, котлы, матрасы и прочий скарб, на борт брали и клетки с курами, и овец, и свиней — животных, конечно, привязывали, но их едва ли удавалось успокоить. В последнюю очередь складывали провизию, какую могли себе позволить пассажиры, — в основном лишь немного сухарей.

Некоторые плоты доплывали до цели, другие, по слухам, тонули. И все-таки как же Фредерик хотел уплыть с ними, ведь перспектива вернуться назад и опять гоняться за жалким цыганьем была не очень-то радужной по сравнению с обещанным счастьем. Иногда, борясь с голодом, он вспоминал о проклятии той цыганки, но лишь мельком, как о пустячном случае.

Теперь он сидел на берегу реки и совершенно не знал, что делать. Во дворе красильной лавки человек окунал полотна в чан с красной краской. Под чаном пылал торфяной костер. Фредерик подошел к нему и пригляделся.

— Братец, не знаешь ли ты какую-нибудь женщину, которая собирается на восток и ищет себе мужа? — спросил Фредерик. Ему пришлось повторить вопрос несколько раз, прежде чем красильщик понял его.

— Женщину не знаю, зато знаю, у кого может найтись работенка для тебя, — ответил тот, нахохотавшись вдоволь.

Несколько месяцев Фредерик добывал торф в окрестностях Ульма. Хозяин ему не платил, но кормил и предоставлял крышу над головой. Фредерик стоял в яме под палящим солнцем, вырезал торфяные кирпичи из глинистой стены и передавал их напарнику, грузившему торф на тачку. Потом они вывозили эти кирпичи на луг и раскладывали сушиться, через какое-то время переворачивали. Затем все начиналось сначала. Работа была такая монотонная и разговаривали они так мало, что Фредерику вполне хватало времени поразмыслить о своем будущем.

Лето подходило к концу, приближалась пора дождей и туманов, зимой Дунай кое-где замерзал, и навигация прекращалась. На постоянную работу Фредерик мог рассчитывать только до начала осеннего ненастья и слякоти, надо было думать, как потом прокормить свой урчащий живот. Банат, собственный дом и земля, жизнь богатого земледельца отодвинулись в почти недостижимую даль. Часто он всю ночь лежал на соломенном ложе, не смыкая глаз, и раскаивался в своем решении. Даже его несчастный домишко и охота на цыган казались ему лучше голодной жизни здесь, среди людей, язык которых он с трудом понимал.

Два раза в неделю торф надо было отвозить в город и продавать задешево пекарям и кирпичникам. Обычно эту трудную работу они делали вдвоем, но в день, когда Фредерику суждено было встретиться с будущей женой, его напарник валялся на своем лежаке в стельку пьяный. Обертина послали в город одного.

Путь лежал мимо собора с недостроенными башнями. Фредерик нередко заходил туда помолиться перед великолепным хором с искусно вырезанными из дуба фигурами пророков, волхвов и святых. Молился, чтобы ему встретилась наконец-то подходящая женщина. Как раз в эту минуту из собора вышла пожилая чета с дочерью, и не то после молитв они были погружены в себя, не то растерялись от громкой и пестрой городской суеты, в общем, они чуть не угодили под телегу Фредерика.

Он резко натянул вожжи и едва успел остановить лошадь. Старик выругался на родном диалекте Фредерика. Он уже собирался тронуться дальше, ведь в Ульме задерживалось множество народу из Лотарингии, но тут заметил девушку. То, что не могло понравиться никому другому, привлекло его чрезвычайно — она была так же уродлива, как и он сам.