Якобинец

– Этот мягкий приговор.. вам этого не понять.. роняет меня в собственных глазах.., – он мелко дрожал от нервного напряжения, – бешеный пёс мучается и сам ищет пули.. а ему бросают сладкую булочку.. Господин граф, сознаю, что звучит это весьма грубо, но в этом есть своя правда.. Что ж, скажите по совести, не заслужил я от роялистов гильотины? Стало быть, гражданин Куаньяр был скверным революционером и патриотом?..

Растерянно, с непониманием и ужасом глядел на него старый де Бресси:

– Я не желаю более этого слышать… Я знаю, что вы очень любили Луизу и тоже… очень виноват перед вами.. Без ложной гордости еще раз… прошу у вас прощения. Депрессия явление временное, но думайте больше о ваших сыновьях, они лишись матери, вы нужны им сейчас как никогда.. И в том, что вас так мучает.. хоть вы и правы, мне этого не понять.. разве все ваши товарищи, которых не казнили, а выслали из страны были скверными… патриотами, вот недавно выслали в Швейцарию некоего Буонарроти, уехали в Брюссель Давид, Амар и Вадье…

Заметив слабые искорки жизни в равнодушных темных глазах, он успокоился. Сильная натура, выживет, только нужно время.

Посетив камеру Куаньяра на следующий день, граф столкнулся с выходящим врачом.

– Могу я узнать, что случилось, месье?

– Схватило сердце.. Удивительно, этот якобинский выродок здоров как вол и кажется, если не отправят на гильотину, которой он заслуживает, то ничего иного ему не угрожает..и вдруг ..кто бы мог подумать…», – чёрствый тон и грубая насмешка сопровождались небрежным жестом.

Де Бресси вдруг жестко оборвал его:

– Выбирайте выражения, сударь! Перед вами дворянин и пэр Франции! Этот человек был мужем моей …покойной племянницы!

Врач побледнел и, запинаясь, ответил, прижав руку к груди:

– Извините,… господин граф!

Де Бресси присел рядом.

– Как вы себя чувствуете, Норбер?

Куаньяр слабо улыбнулся:

– Спасибо, не беспокойтесь, мне лучше.. А заодно и выяснилось, что сердце у меня всё-таки… не бронзовое…

– Вас выпустят в понедельник..Всё уже решено.. высылка.. Брюссель.. Я.. обязательно приду проводить вас и внуков, я стар, Норбер, не думаю, что мы еще встретимся…, – с минуту де Бресси молчал, а затем вдруг порывисто обнял республиканца.

«О, якобинцы, век наш недолог.

Где наша юность, наши мечты?

После победы – кровь Термидора,

После победы – изгнанья пути.

О, якобинцы, где же вы, где вы?

Вихрем жестоким разбросаны все.

Кто-то в Кайенне, кто-то в Женеве,

Кто на Монсо, кто-то на Эрранси.

Встретимся все мы, что уцелели,

Вспомним о мертвых, примем живых,

Нет ни Сен-Жюста, ни Робеспьера…

Как же теперь мы жалеем о них!

Вспомним еще раз небо Парижа…

Франция, как ты от нас далека!

Где-то в Брюсселе, кистью Давида

Заговорит монтаньяров тоска.

Что же теперь скажут нам наши дети?

Родины нет ни у них, не у нас.

Ветер судьбы разбросал нас по свету.

Если бы собраться в последний нам раз!»

(Елена Шонь, 1991 год. Спасибо автору стихов).

Изгнание якобинцев. Годы эмиграции 1816-1825 гг.

Массовая депортация французских революционеров в 1816-1819 годах, привела лишь к тому, что на территориях франкоязычных Бельгии и Швейцарии образовались целые компактные группы ссыльных якобинцев -эмигрантов.

Власти этих стран были обеспокоены таким положением вещей, а отчеты тайной полиции показывали, что отнюдь не случайно.

Республиканцы даже в таких условиях сохраняли прежние связи между собой и не потеряли своей обычной активности.

Интересно иное, даже в таких условиях эти несчастные упрямо продолжали делиться на жирондистов и якобинцев, а последние сохранили рознь между эбертистами, дантонистами и робеспьеристами.

Эти люди жили своим прошлым, у них была трудная, но яркая жизнь, им было что вспомнить, по существу это всё, что у них осталось, реальность давно стала беспросветной и жестокой.

Режимы буржуазной Директории и искуственной Империи были к ним остро враждебны, их убивали и бросали в тюрьмы. Они, которым одним было по силам построить новую модель общества, были вынуждены научиться банально выживать, бороться за жизнь…

Грозный 1793 год это их молодость, время очень сложное и очень светлое одновременно, там остались самые благородные мечты и надежды, там у них был Смысл жизни, они точно знали, ради чего стоит жить и умереть, ради чего можно стойко переносить личную неустроенность, любые опасности и трудности.

Те, кто хоть краем глаза достиг берегов Земли Обетованной, никогда не смогут повернуть назад, их считали замкнутыми, «фанатиками идеи», а они духовно задыхались в узких рамках буржуазной цивилизации Директории и Империи, в феодально-дворянском мирке Реставрации.

Даже приподнятый тон их речи происходил именно оттого, что сам духовный настрой их был слегка приподнят над беспросветной прозой повседневности, а их морально «жидкие» обуржуазившиеся дети и внуки сочтут это всего лишь красивым ораторским приемом, игрой на публику.

Что ж, кто-то и играл на публику, но не Марат, не Робеспьер и Сен-Жюст, не уцелевшие после Термидора якобинцы…