Якорей не бросать

В прорыве мутно-белой мглы показалось судно. Окрашено в яркие цвета, с какой-то странной рубкой в виде маяка, на которой действительно вспыхивает огонь. Судно подает сигналы и ревуном.

— Справа по носу судно! —ору я изо всех сил.

В окно рубки высовывается капитан, что-то говорит Николаичу, голова которого торчит там же, и я вижу, как оба они улыбаются.

— Это маяк, — поясняет Сей Сеич, дуя на красные задубевшие пальцы. — Плавучий маяк.

Вот из-за этого-то маяка и вынырнул белый огромный пассажирский лайнер. Вылетел на всех парах из тумана и попер нам наперерез.

— Справа наперерез судно! — кричу я на мостик так, что сорвал голос.

«Катунь» и лайнер стремительно сближаются. Сейчас он нас развалит пополам или подомнет, как танк консервную банку. Отчетливо вижу высокую надменную рубку лайнера и в окне бесстрастное лицо кэпа в фуражке с задранной тульей. Заграничный кэп холодно смотрит сверху вниз. Нет, он и не думает сворачивать. Да и по правилам судовождения мы должны уступить ему дорогу. Совсем близко — и с каждой секундой все ближе! — острый форштевень лайнера взрезает мутно-зеленый шелк моря, обнажая белую изнанку, и с неотвратимой стремительностью надвигается на нас.

Ноги мои приросли к палубе. Чувствую вдруг, что меня резко заносит. Это «Катунь» круто покатилась лево на борт. Перед самым нашим носом проносится высокий белоснежный красавец. Норвежец, если судить по флагу, или датчанин, а может, и швед. У них у всех флаги с крестами, и я путаю их.

«Катунь» наша совершила изящный круг на все триста шестьдесят градусов и возвратилась на прежний курс. Вовремя я заорал! Можно считать, что именно я спас «Катунь». От гордости у меня «в зобу дыханье сперло». А под мышками, между прочим, текут холодные ручейки.

Снова входим в плотный туман. Ватные клочки шаркают по лицу, оседают холодными каплями. Я напряженно всматриваюсь и вслушиваюсь. И все мерещится белый лайнер.

Сей Сеич ушел, так и не наладив телефон. Вскоре и мне кричат:

— Гордеич, на руль!

Озяб я, нажженные ветром щеки одеревенели. Неуклюже лезу по трапу в рубку и с радостью чувствую, как тихо и тепло в ней. Ночью казалось, что нет на судне места хуже, а теперь вот, после вахты на носу, здесь как в раю. С удовольствием «разболокаюсь», как говаривала моя бабка, скидываю тяжеленный полушубок, валенки, ощущаю, как сладостно ноют мускулы, почувствовав облегчение.

Серега Лагутин начинает неохотно натягивать полушубок, чтобы идти на мое место, но тут море проясняется.

— В рубашке родился, — уныло произносит Николаич. Второй штурман чем-то явно расстроен. — Прибери в рубке, раз такое дело.

Серега начинает мокрую приборочку со шваброй в руках, я стою на руле.

Впереди открывается простор, мутно-зеленый, с глянцевым отливом, по которому кое-где низко стелются клочки сизого тумана. И везде, куда ни кинь глазом, покачиваются какие-то суденышки под парусами. Штук двадцать. Датчане, что ли, опять? Очень живописно все это: и суденышки, от которых веет стариной; и вода, отливающая холодным, но несильным и потому приятным для глаза блеском; и разноцветные косые паруса. Солнца еще не видим, оно где-то за туманом, но свет его лежит уже на море.

Узнаю, что совсем не я спас «Катунь». Лайнер давно уже приметили в локатор и следили за ним (на этот раз локатор сработал, слава богу!). А я-то думал, что я — ангел-хранитель «Катуни»! Узнал и о том, что Носач разнес старпома и Николаича за то, что они допустили столь опасное сближение. Самого его за несколько минут до этого позвали в радиорубку — начальник промысла хотел знать, когда мы прибудем на место и начнем лов. Разговаривая по радио, Носач интуитивно почувствовал опасность, выскочил из радиорубки и, мгновенно оценив обстановку, оттолкнул рулевого, сам резко повернул руль и этим предотвратил столкновение.

Все это нашептал мне Серега. Он же сообщил, что капитан кричал на Тин Тиныча, что ему не старпомом быть, а прачкой. А Николаичу заявил, что из него никогда не получится капитана, раз не может принимать самостоятельные решения на своей собственной вахте. Я слушал Серегу, а сам думал: видел ли я действительно кэпа лайнера, или он мне причудился? С перепугу нафантазировал? Уж очень высоко рубка лайнера, чтобы в окне увидеть кого-то. А передо мной и сейчас еще надменное холодное лицо, норвежская бородка и короткая трубка во рту. Может быть, образ моряка-скандинава из прочитанных книг так врезался в сознание, что и не видя — увидел.

Туман расходится. Показался берег. Плоский, низкий, сиреневый. И море стало сиреневым, и небо. В жизни такой красоты не видывал!

Руль поставлен на автомат, и я рассматриваю берег в бинокль. Капитана в рубке нет, и все чувствуют себя посвободнее.

Дания. Вот какая она. Сиреневая. Низкий вересковый берег, трубы заводов, дым, маяки, мощная радиолокационная станция, очень похожая на Пулковскую обсерваторию.