Якорей не бросать

— Думал — в Перу, — продолжает Дворцов, — потому и пошел посудомойкой. Сказали, нет мест, посудомойка только нужна. Согласился. Мне не привыкать. Я в детдоме вырос, всякую работу знаю, не белоручка, как некоторые, что с папой и мамой живут.

Он уже сидит на диванчике и рассматривает мои бумаги, разложенные на столе.

— Пишете?

Я киваю.

— Обо всем писать будете? Или только о капитане?

Я говорю, что обо всем: и о рейсе, и о капитане.

— Роман, повесть, очерк?

Пожимаю плечами, не знаю, мол, что получится.

— Ребята говорят: посадили нам на шею дармоеда, будем в рейсе за него вкалывать.

— Почему «посадили»? — ошарашенно переспрашиваю я. Вот уж никак не ожидал такой реакции матросов.

— Потому что на судне нет лишних людей, каждый выполняет свою работу. — И опять снисходительно усмехается, видимо, оттого, что ему приходится объяснять такие прописные истины. — В море на дядю никто не работает, в море каждый работает на себя. И заработок делят по паям.

Я пытаюсь объясниться, что, мол, выполняю работу как любой матрос, стою на руле.

— На руле стоять — семечки, —не дает мне пощады Дворцов. — Вот на промысел придем: шкерка, разгрузка, рыбцех — восемь часиков через восемь, трал выбирать. Вот работа рыбака.

— Так не пришли еще на промысел, — пытаюсь я защититься. — Придем — тогда и говорить будем.

— Тогда говорить поздно, тогда работать надо, — жестко обрывает Дворцов. — Ну, отдыхайте.

Уходит.

У меня неприятный осадок на душе. Что же это такое! Еще и на промысел не пришли, а меня уже в дармоеды зачислили!

Не знаю я еще, не ведаю, что через три года раздастся в квартире телефонный звонок и напористый бесцеремонный голос спросит: «Написали книгу?»

«Какую?» — не пойму я сразу. «О рейсе на «Катуни». «Нет еще. А кто это спрашивает?» «Дворцов. Вы же обещали: через три года будет готова». «Говорил, — соглашусь я, — но не написал еще». «Чем же вы занимаетесь?» — с начальственной раздраженностью спросит Дворцов. И я не найдусь, что ответить. Сошлюсь на болезнь, которая действительно обострится после моря. Да и просто другие дела отвлекут от книги. И окажется, что за три года после рейса на «Катуни» Дворцов вырос до помощника рыбмастера, а я вот...

Нет, никак не ожидал, что для команды я — дармоед! Гоню от себя эту мысль. Бог с ними — мало ли кто что скажет! «На каждый роток не накинешь платок».

Вглядываюсь в иллюминатор. Мутно-зеленое бескрайнее море тоскливо. Горизонт в сизой дымке. Прямо под иллюминатором шипит разрезаемая «Катунью» волна.

Пойти в столовую, что ли, кино посмотреть? Там что-нибудь крутят, какую-нибудь комедию. Матросы, свободные от вахт на переходе в район промысла, бьются в «козла», смотрят кино, читают книги. Многие еще палец о палец не ударили, а я вот дармоедом оказался. Ну испортил мне настроение Дворцов! А я-то думал, что все неприятности остались на берегу.

Взгляд мой опять упал на картинку из «Огонька», на того буденновца в картузе со сломанным козырьком, что приподнялся на локтях и всматривается в меня, оттуда, издалека, будто хочет узнать: как мы тут?

— Вот так-то! — вслух говорю ему. — А ты думал как?

Иду смотреть комедию.

ПЕРВЫЕ ТРАЛЫ

Еще за сутки до прихода в район промысла радио не замолкало, и все в рубке прислушивались к переговорам наших судов. Из разговоров капитанов в эфире ясно — обстановка на промысле не радужная. Рыбы мало, ее надо искать, за ней надо гоняться. И теперь все зависит от капитана, от его умения, опыта, знаний.

Носач не отходил от рации, внимательно вслушиваясь в доклады капитанов траулеров начальнику промысла. Стоял, хмуро курил сигарету за сигаретой.

В Ла-Манше мы впервые услышали:

— Говорят, «Катунь» идет.

— Идет, —ответил неторопливый, приглушенный расстоянием голос начальника промысла.

— Где она?

— В Ла-Манше. Завтра будет здесь.

— Писем нам не везут?

— Везем, — сказал Носач в трубку. — На «Изумруд» и «Волопас».

— О-о, Арсентий Иванович! — воскликнул кто-то радостно в эфире. — Подал голосочек. С прибытием!

— Еще ночь до прибытия, — ответил Носач.

— А чего молчишь? —спросил начальник промысла. — Подслушиваешь?

— Вникаю.

— Вникай. Обстановка тяжелая. Все в пролове, — недовольно сообщил начальник промысла.

— Понял уже.

— Куда пойдешь?

— Думаю, на южный свал. Там места знакомые.

— Ну давай. Моих видел?

— Видел. — Вокруг глаз Носача сбежались морщинки. — И внука твоего видел.

— Ну и как он там?

— Горластый, в тебя, — усмехнулся Арсентий Иванович.

— Ну уж! Что я, горластый, что ли! — усомнился начальник промысла.

— Иной раз раскричишься — уши затыкай, — подал голос какой-то капитан.

— На вас не кричать, быстро на шею сядете, — парировал начальник промысла.

Сразу заговорило несколько голосов;

— Поздравляем, Алексей Алексеевич!

— Нашего полку прибыло!

— Обмыть бы це дило!

Посыпались поздравления капитанов, начальник промысла едва успевал отвечать.

— Что еще нового? — спросил он,

— Еще — начальник базы новый, — ответил Носач,

— Знаем. Сводки слушаем.

— Ну и как он там? — допытывался кто-то.

— Поживем — увидим, — усмехнулся Носач.

— Новая метла, — высказал мнение какой-то капитан.